В последнюю встречу – перед заточением в больницу, а потом и в вечность – Князь попросил Кристу не приезжать. Даже нечаянно не попасться на глаза жене, чтобы ту не съедала еще и ревность.

Через месяц с незнакомого номера пришла эсэмэска. Чернота залила тлевшую обиду. Известили вечером того дня, когда Криста сдавала последний кандидатский экзамен.

Она с утра знала, она чувствовала…

Проплакала всю ночь. Забывалась на минуты… Очнется – и снова слезы. Смыло весь ментальный мусор.

Из-за того, что она не видела Князя угасающим, не была на похоронах, он ушел, но не исчез. Воскресал при каждом о нем воспоминании.

Так что из ресторана домой Криста возвращается совсем не взбудораженная. Забирается в кровать, включает телик без звука и звонит маме. Справиться, как там она.

Как? «Все хорошо, доченька, только ноги болят, тяжело каждый день ходить в поликлинику на уколы». Придется завтра съездить к ней. Туда и сразу обратно, без ночевки. Нужно нанять медсестру и заплатить ей вперед – маме давать деньги бесполезно: не будет она их тратить, тем более на себя.

Но окончательно Морфея прогоняет поздний звонок нетрезвой замзавши:

– Завтра! Игумновская акция в Царицыне! Поедешь!

Приказала и отключилась. Может, не только от Кристы, но и из жизни выпала на время – степень опьянения по телефону не проинтуичишь. Да она и трезвая ведет себя по-казарменному. Крепкие словечки Криста пропускает мимо ушей, но грубость, отрывистые фельдфебельские приказы, как радиация, проникают внутрь, накапливаются и отравляют. Самоуважение теряешь…

Хеппенинг в царицынском новоделе – событие явно не масштабное, не для их газеты. Кто-то ее попросил? Вряд ли… Но как проверить?

Шеф отдела воспользовался праздником, чтобы побыть с детьми на только что купленной даче в Черногории, а его заместительница, вероятно, всего лишь подстраховывается: вдруг не хватит материала на понедельничный номер.

Еще и даром смотаешься…

Не пойду!

Мама, работа…

Слеза скатывается в ложбинку у носа, Криста смахивает ее пальцем, но из глаз уже – поток. Язык пытается направить его в рот – не получается. Соленый ручеек, стекая по подбородку, жжет обветренную кожу.

Криста подтягивает подушку к спинке кровати, садится и, запустив обе пятерни в волосы, сжимает голову. Не помогает. Дрожь не унять. Тогда босиком в ванную. Громко сморкается, смывает с лица слезную соль и, промокнув капли мягким полотенцем, – на кухню. Наливает в чашку холодной воды и залпом пьет, надеясь залить разгорающийся внутри пожар.

Я ведь могла и в отъезде быть – законный выходной день…

Хм…

Криста усмехается.

Вроде радуги после дождя.

Над собой смеется. Пора бы привыкнуть, что дернуть могут в любой час суток все двенадцать месяцев в году. Отпуск дают по кусочкам, и то: «Будь на связи!» Всего трижды за пять лет Криста уезжала – не больше чем на неделю – и всякий раз – в Подмосковье, во французской глуши, на турецком пляже – приходилось отыскивать Интернет, чтобы срочно собрать материал и лупить для газеты о чьей-нибудь внезапной кончине или о международном скандале. Как профессиональный шпион в любом новом месте проводит рекогносцировку насчет путей отхода, так и она с нелепой регулярностью рефлекторно проверяет мобильник и ищет глазами компьютер, подключенный к сети. В кинотеатре, в гостях, в чужом городе… Недавно даже в церкви застукала себя за такой разведкой.

Рабство.

Да разве только Криста бесправна…

Начальство на полном серьезе хвалило усердную Василису, которая за несколько часов до начала схваток написала обзор двух книжек о беременных. Криста принесла их коллеге, лежащей на сохранении. Выбрала из стопок, присланных издательствами. Хотела развлечь бедняжку…

Царапнуло, что Василиса, ни словом не обмолвившись, залезла в чужую епархию – напечатали-то взамен фирменной Кристиной колонки.

Девушка борется за место под солнцем…

Криста представила, что может произойти, если проигнорировать начальственное распоряжение… Крик, ненормативная лексика – это если замзавша с утра не опохмелится. Хуже – прилюдное «дура, блин», негромко произнесенное в полной тишине… Многие потупят глаза, Василиса, например, из подобострастия согласно прихмыкнет. Инстинктивно, чтобы заработать какое-никакое очко.

И точно никто не заступится.

Передернуло от омерзения. Босым ногам стало холодно на кухонном линолеуме, и Криста бегом в постель, к мобильнику. На экране – три нуля. Полночь. Неприлично для звонка незнакомому Игумнову. Но надо же узнать, когда начинается мероприятие. Вдруг вся изюминка, весь хеппенинг в том, что ленивая богема должна рано-рано встать и бодро собраться до восхода солнца?

Махровый халат на ночнушку – и к столу. Полчаса блуждания в потемках Интернета ничего не дают. Засекреченное мероприятие?

О, тогда может ведь получиться эксклюзив…

В журналистском раже – он сродни охотничьему экстазу – Криста снова хватается за мобильник. Перелистывая телефонные номера, отмечает – пока в уме – тех, кто может ей помочь.

Эрнст Воронин явно в курсе. Хорошо пишет… И красками, и словом… Никогда не отказывал ей в интервью… Но ночью… звонить…

Лина! Она точно знает! Если еще не улетела…

Не успев додумать, Криста жмет на «позвонить».

Длинные гудки. Телефон не отключен – уже хорошо. Наверное, просто не слышит. Свяжусь попозже, если больше никого не найду.

Кто еще?

Ева.

Ева? Вряд ли она что-то знает. Да и рука не поднимется ее сейчас потревожить. Между ней и Павлушей такая сильная связь, что тронуть их ночью – все равно что забраться в трансформаторную будку с высоким напряжением. Не влезай – убьет!

Как только все имена пересмотрены, дощечка сама подает голос. Эсэмэска от Лины: «Перезвоню».

И через пять минут – ее голос, опять растерянный, будто ждущий помощи… Что-то с ней не то… Разобраться бы… Но сначала объясню поздний звонок.

Надо же, как повезло! Игумнов вот он, рядом с Линой, и трубку у нее выхватывает:

– Ой, как хорошо, что вы позвонили! Нам пришлось отменить… ой, нет, не отменить, а перенести… – суетливо поправляется организатор. – Понимаете, происки властей…

Путаное объяснение Криста слушает вполуха, но, вникнув, солидаризуется с их планом. Игумновцы намерены одеться бомжами, взять в руки обломки старых, екатерининских кирпичей и рассредоточиться по царицынскому парку – обнажить недостоверность новодела. Приукрасив, изуродовали памятник – власти по советской традиции редактируют прошлое в свою пользу.

Правда, к тому времени, когда состоится акция, Василисина малышка уже отболеет и мамаша сама туда съездит. Визуальное искусство – это ведь ее епархия.