А что наверх? Где-то был кашемировый пиджак с темно-зеленым бархатным воротником и такими же отворотами на карманах… Тот, из огромного чемодана со шмотками, который припер в Москву Матюшин цюрихский патрон. Гардероб его жены-англичанки. Аристократка собиралась в этом жакетике ездить на лисью охоту, но не вышло… Бедняга сгорела от рака.

Где же он? Вроде вешала на плечики… Если остался на антресолях, то – мимо. Гладить совершенно некогда.

На всякий случай Лина перебирает вешалки в коридорном шкафу и в самой глубине, под мужниным плащом находит-таки нужную одежку.

– Новый имидж? Тебе идет, – выходя из авто, сразу замечает Ева. – Хлыст в руки – и вылитая стрикт-леди.

Похвала звучит отстраненно, не объединяюще, но хотя бы так…

И Лина прямо на пороге кафешки возбужденно приступает к рассказу, сама удивляясь, как это язык достает до тех подробностей, о которых, казалось раньше, – никогда, никому, ни за что…

Началось все на Матюшиной лекции. Драйв, шуточки. В аудитории – то внимающая тишина (никаких покашливаний, шепотков и шуршаний), то нестеснительный хохот. Смех этот вроде бы раздевал всех, делал равными, как в бане.

С высокой трибуны Матюша поглядывал не на жену – она сидела на своем обычном месте, во втором ряду с края, – а куда-то дальше. Лина нет-нет да и оборачивалась, чтобы выследить его цель, но ее вибрация наткнулась на внимательное спокойствие чужого лица, почему-то показавшегося знакомым. Она покраснела и перестала вертеться.

Когда все завершилось, Матюша совсем уж посветлел, увидев подходящего к нему чужака, заулыбался и обхватил его своими недлинными руками. На цыпочки поднялся, а все равно достал только до подмышек. Всегда помнил о своем росте, страховался, чтобы не быть смешным, а тут вот забыл. Как бы подпрыгнул, чтобы соединить и удержать оборванную нить: Эрик Воронин, сам представившийся Лине, – человек из его юности.

Она была тогда малолеткой, но слышала, конечно, про эстетическую фронду, враждебную власти не меньше, чем идеологическая. Матюша в той компании первенствовал и по старшинству, и по работам – нескольким его провокационным статьям удалось выскочить на свет и легализоваться. Все Эриково хранилось в подполье до самого апогея исторической загогулины и имело маловато шансов заколоситься на воле здесь, а там он сам не хотел. До поры до времени. Эрик умел ждать. Когда доработался до своего часа, то талантливо предъявил не столько свои работы, сколько себя, и вот…

Матюша изо всех сил старается не показать, как он горд, что Эрик пришел на его лекцию.

Тесное общение восстановилось.

– Тише, тише! – Ева кладет свою руку на Линину и придвигает к ней картонку с меню.

Но прошлое так всосало Лину, что список блюд она пробегает глазами, не вникая… Выныривает на поверхность, тычет в строчку, составленную из незнакомых слов, не зафиксировав рядом стоящие цифры, и сразу назад.

Эрику в тот момент понадобилось предисловие к немецкому альбому – его известность еще не стала дикорастущей. Матюша тут же предложил свои услуги, и вот они вдвоем почти что поселились в Эриковой студии. Только ночевать домой ездили.

Прежние Матюшины знакомые или вообще не замечали Лину, или относились к ней как к придатку мужа. Хорошо хоть, что не считали обременительной. В общем, Лине пришлось смириться, что единица общения – это Матюша. Один или в комплекте с ней.

Но не для Эрика. Он сразу подчеркнуто разделил их. Еще когда статья не была написана, зазывал Лину к себе: просто поболтать, чаю выпить. Бабушкины наставления всплыли в голове. Требовалось возмутиться, но ради Матюши нельзя было говорить ничего резкого.

А потом и расхотелось…

Примерно год длилась мягкая осада. Привыкла к нечастым, но регулярным приглашениям. И когда Матюша в очередной раз улетел за кордон, она сдалась. Полгода жила от одного Эрикова звонка до другого.

– Потом он тоже стал много ездить. Тоска стала нестерпимой. Тело ныло… – Дожевывая явно пересушенную дораду, Лина строго, даже сердито посмотрела Еве в глаза. Все, мол, было именно и только так, как я говорю! Как бы потребовала: никаких вольностей! Следуй за моей интерпретацией! – Я вдруг поняла, что положение-то безвыходное: я не могу уйти от Матюши. – И, заметив, как иронически дрогнул уголок Евиной пухлой губы, нехотя добавила: – И у Эрика жена-дети, конечно. В общем, я месяц собирала таблетки и потом, когда мы встретились, предложила их выпить… Врозь-то быть невыносимо, нестерпимо, страшно…

– А он? Что он?! – перебила Ева, насмотревшись на эту однобокую картину. Прямо мышцы заныли от неудобной позы. Физика требовала сменить ракурс.

– Не помню… Что-то говорил… – растерялась Лина. Залпом, как будто в чашке та самая отрава, выпила двойной кофе. Плечи опустились, она надвинула на лоб козырек бейсболки, обхватила себя руками и еле слышно пробормотала: – Я сама проглотила все таблетки и уснула. Матюша на день раньше вернулся из Берлина. Ему сердце подсказало. Когда не смог меня разбудить, вызвал «скорую». – И Лина вдруг затараторила – видно, кофейный допинг подействовал: – Он меня не сдал в психушку, сам полечил. Я еще не вставала, а он позвал к нам Эрика и Игумнова, и мы вместе всё обсудили.

– Что «всё»? Как это, блин, «полечил»? – Ева схватилась руками за сиденье, напрягла мышцы, чтобы удержать себя на месте.

– Не помню… Кажется, я им все рассказала. Игумнов на цифру все действо снял. Хеппенинг…

– Хеппенинг, блин. Жопенинг… – про себя, не вслух повторяет Ева и сердито кладет руку на узкий подлокотник. Получается не точка, а клякса: соскользнув с изогнутой полированной поверхности, локоть въехал в бедро. Мебельщики пренебрегли удобством ради точной стилизации под ар-деко.

Толчок выводит Еву из прострации. Ну да, они с Кристой все еще сидят в «Трех апельсинах».

– Тебе какие мужики попадаются? – Метнувшись в сторону от неприятного воспоминания, Ева обронила деликатность. В момент опомнилась, но слова-то уже вылетели.

А ведь терпеть не могла бабьё, которое оживляется только за разговорами о случках. Сама никому не открывала свою авантюрную женскую историю… Близкие если и знали что, то лишь отрезки разной длины.

Иных уж нет, а те – далече…

Они не смогут, даже если захотят, собраться вместе и сопоставить сведения. И значит – им не разглядеть всю вычурную синусоиду, построенную Евой поперек физических законов, вопреки логике и скучной морали.

Но Криста – молоток! Не поддалась на провокацию. Другая бы принялась с энтузиазмом приукрашивать свои женские победы. Легко! Модель-то элементарна: собрать в горстку пристальный взгляд симпатичного прохожего (может, всего лишь близорукого), трехминутное топтание какого-нибудь випа возле тебя на тусовке с броуновским, беспорядочным движением от одного к другому (скорее всего не из-за твоей притягательности, а потому, что рядом – бутерброды с икрой и последняя бутылка бордо) – вот и готов виртуальный поклонник, которого без зазрения совести мы предъявляем как героя своего донжуанского (точнее, клеопатринского) списка…