Новое поколение социологов расизма определяет этот феномен на самом базовом уровне как «отрицание человеческой природы […] и способ оправдания неравенства»225. Диалектика эго и другого «найдена в сердцевине любого расизма»226. Процесс дифференциации своей группы от другого (то есть «расовая категоризация») может быть определен как «процесс очерчивания границ группы и размещение индивидуумов внутри этих границ согласно первичной связи с (предположительно) унаследованными и/или биологическими (обычно фенотипическими) характеристиками»227. Майлс и Браун определяют расизм как идеологию, в которой «биологические и/или соматические характеристики» использованы «как критерий, по которому определяются народности. […] эти народности представлены как обладающие естественными, неизменными происхождением и статусом и потому являются по природе своей другими». Целевую группу «нужно снабдить дополнительными (оцененными негативно) характеристиками […] Эти характеристики или последствия могут быть либо биологическими, либо культурными»228. Оцененная негативно группа «идеологически трактуется как угроза». Идеология «может принять форму относительно последовательной теории». Но она также может проявиться «в виде не столь связных стереотипов, образов, атрибуций и объяснений, которые построены и использованы с тем, чтобы преодолевать трудности повседневной жизни»229.

Как Эйнштейн использует термин «раса» до своего путешествия в Восточную Азию? Мы находим первый пример того, как он использует эту концепцию, во время Первой мировой войны. Определяя термин «национальность», он называет ее важными компонентами расу, общество, язык и, «возможно, религию»230. Около двух лет спустя он делает похожее заключение, на этот раз перечисляя расу, темперамент и традиции как важнейшие качества еврейской национальности. В попытке объяснить антисемитизм Эйнштейн утверждает, что ненависть к евреям обусловлена не их уникальными характеристиками, но самим их существованием. Для него чувство презрения к «членам чужой расы» неизбежно231. Два дня спустя в едком письме в центральную организацию сторонников ассимиляции немецких евреев он даже утверждает, что антисемитизм не такой уж вредоносный феномен, так как он, возможно, является причиной того, «что мы выжили как раса»232. Где-то год спустя его взгляды о значении расы в формировании еврейской национальности как будто меняются: «Я не пришел к окончательному мнению в том, насколько нам, евреям, следует относиться к себе как к расе или как к национальности и насколько мы образуем социальное общество исключительно в силу традиций»233. Мы не можем уверенно указать, что вызвало эту перемену в представлениях Эйнштейна, но это может каким-то образом быть связано с тем, что за несколько месяцев до того он встретился с лидерами еврейской общины в США – которыми он не был очарован – и с еврейскими массами в Америке, которые устроили ему восторженный прием и которых он воспринимал очень позитивно234.

В своем дневнике о Восточной Азии Эйнштейн употребляет термин «раса» трижды. После встречи с евреями – уроженцами Ближнего Востока в Гонконге он замечает: «Теперь я убежден, что еврейская раса сохранила свою чистоту за последние 1500 лет, так как евреи на берегах Тигра и Евфрата очень похожи на наших». В тот же самый день он записывает фразу, от которой нам становится не по себе и которую мы уже анализировали, о том, что «грустно будет, если эти китайцы вытеснят все остальные расы»235. Наконец, он описывает сцену в «очень грязном» Старом городе Иерусалима, «переполненном самой немыслимой смесью святых мужей и народов, шумном и по-восточному экзотическом»236.

Какой же мы можем сделать вывод из всех этих источников о расовых представлениях Эйнштейна, можно ли рассматривать его как расиста? Ясно, что в его ранних утверждениях, когда он использует термин «раса», он имеет в виду общий этнический корень, биологический по своей природе. Евреи – уникальное единое целое, почти что организм, который «выжил». Очевидно, что он – как и другие немецко-еврейские интеллектуалы его времени – использует расовую категоризацию как способ определить еврейскую национальную принадлежность. Он явно воспринимает евреев как «расу», которую легко отличить от других рас и народов. Мы знаем, что он рассматривал фенотипические характеристики как способ взаимной дифференциации для евреев и не-евреев: в начальной школе он был поражен тем, «насколько дети в курсе расовых отличий»237. Поскольку он не приписывает евреям никаких знаков превосходства, можно полагать, что на этой стадии его взгляды на расовые вопросы не были расистскими.

Учитывая отношение Эйнштейна к фенотипическим характеристикам как к этническим маркерам, мы должны вспомнить, какой комментарий от руки он написал к знаменитой карикатуре Иппеи Окамото с преувеличенно большим носом, в котором мы с уверенностью можем узнать стереотип «еврейского» носа. Комментарий гласит: «Альберт Эйнштейн или нос как вместилище для мыслей»238. Эта фраза – одновременно насмешка над собой по поводу его собственного «типично» еврейского носа и насмешка над широко распространенным антисемитским стереотипом большого носа как явного признака якобы еврейской этнической группы. Иронический подтекст фразы тут в том, что несомненно есть связь между типично большими носами евреев и их выдающимися интеллектуальными способностями. Ну, как мы уже видели, Эйнштейн сам поддерживал такие стереотипы, и, поскольку они были усвоены им в раннем детстве, можно полагать, что они были частью глубоко укоренившегося убеждения.

То, каким образом слово «раса» используется в дневнике, также дополняет наше понимание концепции Эйнштейна. Мы внезапно видим, что еврейская раса «сохранила свою чистоту» – а это подразумевает, что ее можно и загрязнить, и здесь он мог иметь в виду смешанные браки. Это положение показывает, что, кажется, Эйнштейн согласился с теми немецкими сионистами, которые, как Артур Руппин, беспокоились о том, что «расовая чистота» евреев должна быть защищена. Описание городской сумятицы в Старом Городе Иерусалима, использование слов с негативной коннотацией (например, «грязный», «шумный», «переполненный») выдают едва различимую расистскую интенцию.

Напротив, дневниковые записи Эйнштейна о биологических истоках якобы интеллектуальной неполноценности японцев, китайцев и индийцев лишены намеков и могут рассматриваться как расистские – в этих примерах люди описаны как биологически неполноценные, это явный признак расизма. Тревожный комментарий о том, что китайцы «вытеснят все остальные расы» также крайне убедительно это доказывает. Здесь Эйнштейн воспринимает иную «расу» как угрозу, что, как уже говорилось ранее, является одной из характеристик расистской идеологии. При этом запись, которая поразит современного читателя больнее всего, – это его притворное непонимание, как китайские мужчины могут находить своих женщин достаточно привлекательными, чтобы иметь с ними детей.

Все эти примеры вынуждают нас сделать вывод, что Эйнштейн действительно сделал несколько комментариев расистских и бесчеловечных, некоторые из них крайне неприятны, особенно для современного читателя. В этих личных заметках Эйнштейн поддерживал пресловутую неполноценность других «рас». Тем самым он как будто бы пошел дальше, чем публичная «идея расовости» немецко-еврейских и сионистских интеллектуалов, о которой говорилось выше – они, согласно историческим исследованиям, не утверждали никакого превосходства еврейского народа239. Я, конечно, не верю, что Эйнштейн поддерживал «относительно связную теорию» расизма. И он, конечно, никогда не говорил, что должны быть приняты какие-то конкретные меры против якобы «угрозы» других рас. Но он как будто бы не слишком сильно беспокоится, когда становится свидетелем сегрегации, например, в Гонконге. Таким образом, даже если он не поддерживает полностью развернутую идеологию расизма, я уверенно заявляю, что время от времени расизм Эйнштейна попадает в категорию «не столь связных стереотипов, образов, атрибуций и объяснений»240, которые он использует, чтобы оправдать различия, которые видит между членами разнообразных этнических групп.