Присоединяется ли Эйнштейн к ориенталистским убеждениям о господстве Европы? Как мы увидели, он явно защищает «просвещенный» колониализм. Он совершенно точно не выступает за какое бы то ни было суровое обращение с жителями колонии, однако верит в колонизаторскую миссию Запада. Мы можем полагать, что его позиция может быть в большой степени объяснена его в целом положительным представлением о роли Запада в модернизации образования местного населения.

Применяет ли он бинарные конструкции ориентализма к местным жителям, с которыми встречается? Есть многочисленные примеры того, что применяет, по крайней мере, в какой-то степени. Например, он записывает свои негативные впечатления о некультурных левантийцах в Суэцком канале, об агрессивных нищих в Коломбо, об апатичных батраках и жителях деревень в Китае и якобы не столь интеллектуально одаренных китайцах и японцах. К тому же и пикантные «пышные женщины» Марселя191, и флиртующие гейши Токио соответствуют стереотипам экзотического как иногда сексуального. Непосредственно в этих примерах у читателя не складывается впечатления, что Эйнштейн воспринимал эти моменты экзотики как что-то негативное. Во многих случаях он награждает явно позитивными определениями иностранцев, которых встречает (и некоторые из них принадлежат к тем же самым группам, которым он дает негативные характеристики, в соответствии с западным двузначным восприятием другого). Некоторые примеры этих положительных представлений – хорошо воспитанные арабы Суэцкого канала, нищие в Коломбо, благородные и стойкие, японцы, утонченные и культурные, японские женщины, деликатные и грациозные. Он даже проявляет значительную симпатию к тяжелым условиям жизни китайцев, о которых в остальном много злословит.

Что касается влияния еврейских и сионистских представлений ориентализма, Эйнштейн целиком присоединяется к убеждениям сионистов, согласно которым духовное обновление западного еврейства возможно благодаря влиянию Ostjuden, особенно тех, которые поселились в Палестине.

Что касается того, чувствовал ли он себя европейцем в течение поездки, то, похоже, он испытывал очень противоречивые чувства. Мы увидели, что иногда в дневнике он выражает отвращение к европейцам. И все-таки он явно ратует за принятие западной культуры и науки в тех странах, которые посещает – в Японии до определенной степени, в Палестине гораздо активнее. Несмотря на эти противоречия, кажется справедливым заключить, что во время путешествия он вполне чувствовал себя европейцем.

Взгляд Энштейна

Историки модернизма выявили «два мощных объективирующих взгляда [на вещи] – мужской взгляд патриархата и имперский взгляд колониализма»192. Каким образом эти взгляды проявляются в путевом дневнике Эйнштейна?

Важнейшим аспектом взгляда Эйнштейна как западного путешественника являются предубеждения, которые влияют на то, как он воспринимает природу и отдельных людей, которых он встречает. Дневник показывает, что восприятие Эйнштейна часто преломлялось в европейской – в частности, швейцарской и немецкой – призме. Горы, которые окружают заливы в Гонконге, напоминают ему об альпийских холмах. По прибытии в Японию через пролив Кобе первые впечатления вызывают у него ассоциации с образами фьордов. Празднично освещенная улица в Киото напоминает об Октоберфесте, а храмы и окружающий их пейзаж – об архитектуре итальянского возрождения. В Палестине Галилейское море навевает сравнения с Женевским озером. В Назарете «немецкая гостиница» очень уютна.

Второй аспект взгляда Эйнштейна – это сам акт созерцания (или глазения), который нередко происходит в его взаимоотношениях с местным населением. Первые комментарии Эйнштейна о его первом визите в Шанхай: «С такими, как мы, европейцами – взаимное и комичное глазение друг на друга, Эльза особенно импозантна со своим вызывающим лорнетом». Тот факт, что глазение взаимное, указывает на взаимные отношения между европейцем и местными туземцами. Когда они посещают деревню в окрестностях Шанхая, куда обычно не приезжают европейцы, происходит «взаимное разглядывание, только еще комичнее, чем в городе»193. На своем обратном пути из Японии, в маленьком городке Негомбо близ Коломбо, Эйнштейн описывает взаимное глазение в забавной, насмешливо-иронической манере: «На нас все таращились точно так же, как дома мы бы таращились на сингалов»194. Тесные отношения с местным населением помогают Эйнштейну еще больше осознать себя как европейца. Как сформулировала Е. Анн Каплан, «ощущение себя у людей, которые путешествуют, часто более осознанно национально, чем когда они живут дома»195. Таким образом, одно важное последствие его взаимоотношений с туземцами на Востоке – это интенсификация осознания Эйнштейном себя как европейца во время этого путешествия. В какой-то степени поездка делает его европейцем в еще большей степени.

Следующий аспект взгляда Эйнштейна – это его маскулинность. В области культурологических исследований выражение «мужской взгляд» используется, чтобы описать восприятие женщин как объектов мужского удовольствия196. Эйнштейн неоднократно отмечает в своем дневнике, каких женщин он встретил. Дневник его, таким образом, дает нам некоторое представление о том, как Эйнштейн воспринимал женщин. Его созерцание женщин можно разделить на два типа переживаний: приятные и не очень. В самой первой записи дневника он сообщает об уже упомянутых выше «пышных женщинах» в Марселе, до своей посадки на корабль. Может быть, это знак, что у Эйнштейна в самом начале путешествия была мечта о более беззаботном существовании на борту корабля.

Мы уже видели, как он воспринимал китайских женщин и относился к ним во время своих поездок по городам с многочисленным китайским населением. Описания этих женщин в большинстве своем негативны: он или видит в них жертв, или даже совсем отказывает им в женственности. И мы также отметили, как поляризовано его представление о японских женщинах. В обратном путешествии он отмечает несколько приятных переживаний, связанных с женщинами. Сразу после окончания его турне по Японии, когда он приезжает обратно в Шанхай, он сидел «рядом с прекрасной дамой из Вены» во время празднования Нового года. Это, возможно, было кульминацией всего вечера: «В остальном было шумно и, на мой вкус, печально»197. В Пенанге он видит «красивую навязчивую нищенку»198. В Коломбо он явно поражен «восхитительно красивой, изящной молодой сингалкой»199. И в Палестине он немедленно выражает свое удовольствие от встречи с «c умной, простой и веселой невесткой» сэра Сэмюэла200. Это единственная женщина, – кроме Эльзы, конечно, – о которой он будет писать в дневнике, упоминая ее имя (Хадасса)201.

При этом взгляд Эйнштейна – это не просто взгляд «смотрящего [белого] мужчины, […] чьи имперские глаза пассивно обозревают и овладевают»202 – хотя и это тоже составляет неотъемлемую часть его взгляда. Как немецкий еврей, как инсайдер и аутсайдер, он обладал «двойным сознанием», смысл которого – «всегда смотреть на самого себя глазами других»203. Таким образом, Эйнштейн еще и обозревал самого себя в то время, как был обозреваем другими. Во время путешествия Эйнштейн находится между «имперским взглядом», в котором он тот, кто объективизирует, и не-еврейским взглядом на еврея, в котором он – тот, кого объективизируют. Будучи знаменитостью, он стал еще более уязвим для взглядов других, и – во время его заокеанских путешествий – пережил еще большее овеществление, по мере того как становился международным символом культуры.