Рассматривая тот факт, что Эйнштейн выступает в защиту «просвещенного колониализма», необходимо отметить, что не все европейцы «являлись соучастниками колониализма и империализма в одной и той же мере»177. Некоторые из них совсем не поддерживали идеологию колониализма. Например, отношения немецкого путешественника и географа Александра фон Гумбольдта с местным населением во время его путешествий в начале XIX века описаны как «антиколонизаторские». Что еще важнее, фон Гумбольдт свидетельствует о том, что, хотя туземцы воспринимаются как другие, основа их человеческой природы никогда не ставилась под сомнение178. Однако, как мы уже видели, иногда Эйнштейн отказывал Другому в человеческой природе, по крайней мере, в какой-то степени.

Эйнштейн о Востоке и восточном

В плодотворной работе об ориентализме палестино-американский мыслитель Эдвард Саид предлагает три определения данного термина. Только одно из них подходит для нашей темы: «западный стиль в доминировании, реструктурировании и утверждении власти над Востоком»179. Работа Саида оказала невероятное влияние на исследования колоний и культуры, вызвала множество противоречий и споров180. Мы не можем здесь сами вступать в такие споры, но главная идея книги, а именно то, что Восток в глазах западного жителя был не столько географической реальностью, сколько идеологической конструкцией, вряд ли может быть оспорена.

Исследования ориентализма в целом, а также ориентализма немецкого и еврейского в частности, весьма содержательны и помогают понять представление Эйнштейна о Востоке. В идеологии ориентализма Исламский Восток воспринимается как «фундаментальный Другой» для Запада. Главная цель ориентализма – легитимировать западную идеологию и господство. Легитимизация осуществляется посредством бинарных конструкций. Восток видится как нечто низшее, варварское, дикое, агрессивное, некультурное, незрелое, иррациональное, фанатичное, статичное, экзотичное, возбуждающее и (иногда) сексуальное. Напротив, Запад воспринимается как нечто высшее, культурное, сдержанное, зрелое, рациональное, динамичное, просветительское и знакомое. Вообще-то эти дихотомии сложнее: Восток для Запада – одновременно и влечение, и отторжение; Запад чувствует одновременно схожесть и различие, выказывает одновременно превосходство и слабость по отношению к Востоку. Одной из причин влечения и отторжения для жителя Запада является то, что экзотический Восток в его глазах представляет собой «примитивное» прошлое181 самого Запада. Таким образом, начало этих представлений кроется в составленных проекциях тех качеств, которые Запад отрицает в себе самом.

Немецкие представления о Востоке и восточном в конце XIX – начале ХХ века были подвержены сильному влиянию произведений Карла Мая. «Альтер эго» автора, протагонист Кара Бен Немси, представлен как идеальный немец и европеец: его самообладание противопоставлено восточной эмоциональности. Восприятие восточного у Мая, впрочем, двояко: жители Востока видятся ему как «темпераментными», так и «вспыльчивыми». Соответственно, некоторые из них могут перенять западную благовоспитанность, другие же неспособны к ее усвоению182. Первые романы о Кара Бен Немси появились в 1892 году, когда Эйнштейну было тринадцать лет – он вполне мог их читать и находиться под их впечатлением. У нас нет прямого доказательства того, что он их читал.

Исследования еврейского ориентализма изучают множество слоев восприятия евреями Востока: «На евреев оказала сильное влияние двойная концептуализация Востока и домашнего востока самой Европы. К концу XIX века понятие Восточной Европы как halbasien [полу-Азии] […] получило особый резонанс в контексте всегда существовавшего “еврейского вопроса”». В антисемитском дискурсе «еврей был иностранцем именно из-за его восточных корней и восточной природы». Для евреев, которые уже стали носителями другой культуры, евреи из Восточной Европы «представляли собой “азиатский” элемент в иудаизме, который для них, к счастью, остался позади». Однако для более молодого поколения сионистов Ostjude представлял собой противоположный мифический образ более аутентичного еврея183, «на фоне которого западный еврей изображался мелким, неоригинальным и теряющим свою культуру»184. В таком сионистском представлении западный еврей воспринимался как пожилой, слабый, болезненный. Еврейские пионеры в Палестине, напротив, были здоровы и самобытны»185. Большинством сионистов Восток воспринимался как отсталый край, куда нужно было импортировать западную цивилизацию186.

Как Эйнштейновский образ Востока соотносится с этими ориенталистскими идеологиями?

Когда Эйнштейн был молодым лектором в Берне, его сестра Майя приехала к нему в гости. Она спросила университетского надзирателя, в какой аудитории ее брат читает лекции, и в ответ служитель изумился: «“Как, этот… Ruski ваш брат?” И он был близок к тому, чтобы произнести гораздо менее приятный эпитет насчет русского»187. Таким образом, Эйнштейн сам был однажды принят за Ostjude и воспринят как приехавший с европейского «Востока».

За несколько лет до непосредственного контакта со Средней и Восточной Азией он видел себя и всех евреев как выходцев с Востока. В августе 1917 года он оправдывает свой отказ от услуг экспресс-почты, говоря, что евреи – «сыновья и дочери Азии» и подразумевая таким образом, что азиаты ничего не делают в спешке. Днем позже он защищает лень как добродетель и рекомендует своему другу Цангеру реагировать с большей апатией на превратности судьбы и больше походить на «нас, ленивых выходцев с Востока»188. Даже если есть вероятность, что эти замечания были произнесены иронически, они все-таки указывают на самовосприятие Эйнштейна в то время. В Берлине в беспокойный период после окончания Первой мировой войны Эйнштейн говорит о невероятной нестабильности повседневной жизни. Он утверждает, что, реагируя на это, люди (включая его самого) «охвачены каким-то восточным фатализмом, в котором чувствуешь себя хорошо»189. Очень похоже, что Эйнштейн поддерживает эту позицию покорности судьбе. Таким образом, в отличие от негативного антисемитского представления о евреях как о выходцах с Востока в приведенных выше цитатах, для Эйнштейна быть выходцем с Востока – положительное качество.

Первое упоминание о «Востоке» и «восточном» в его дорожном дневнике появляется на третий день путешествия, когда он плывет через Мессинский пролив: «Пустынный, суровый горный пейзаж по обе стороны. Городки тоже суровые, преобладают горизонтальные линии. Низкие, плоские белые дома. В целом впечатление: Восток. Температура неумолимо поднимается». «Восточный» в дневнике употребляется еще только четыре раза. В Сингапуре банкет в его честь устроен в «просторном, в восточном стиле, зале для приема гостей». «Огромная влажность» в Сингапуре напоминает ему «теплицу. Что-то в этом есть восточно-одуряющее». В Старом городе Иерусалима он так описывает сцену городской суеты: «Затем по диагонали прошли через (очень грязный) город, переполненный самой немыслимой смесью святых мужей и народов, шумный и по-восточному экзотический». И в Порт-Саиде он говорит о губернаторе как о «широколицем жителе Востока»190. Таким образом, он явно связывает суровые пейзажи, низкие дома, жаркую температуру, высокую влажность и пеструю смесь рас с Востоком. В отличие от его совершенно позитивного отношения к Востоку до его поездки, процитированные слова слегка положительны, просто нейтральны или, в случае с Иерусалимом, довольно негативны. Интересно, что он не делает никаких комментариев о том, что чувствует себя выходцем с Востока во время поездки.