Я где-то читал, что у собак самое уязвимое место — нос[50]. Собрав остаток сил и ненависти, уже не крича, а скорее хрипя и захлебываясь болью, я изо всех сил ударил пса в болевую точку. Впечатление было такое, будто кулак мой со всего размаха врезался в бетонную стену. Рука мгновенно онемела. Однако, судя по всему, эта спонтанная акция негативно отразилась только на атакующем. То ли мой оппонент не читал книгу «Дрессировка и воспитание домашних любимцев», то ли болевые точки находились у него в области гланд, одним словом, ожидаемого эффекта опять не последовало.

Челюсти хищной твари сжимались все сильней, и я почувствовал, что еще немного — и от ноги ничего не останется.

— .............. .................. ................ .................. ............... !!!!!!!!!!!! — закричал я, уже ничего не соображая, хаотично нанося удары куда попало, теряя при этом последние силы.

Но все было тщетно. Эта вспышка активности была последней попыткой моего организма пережить сегодняшний день. Кровавый туман захлестнул ускользающее сознание, я попытался еще раз попасть ненавистной твари в нос, ударил, но промахнулся, одновременно дикая боль пронзила каждую клетку тела...

Мгновение спустя все кончилось.

* * *

Но оказалось, что это был всего лишь пролог. Самое интересное, как обычно и бывает, ожидало меня впереди.

Уже во второй раз за этот бесконечно длинный и набитый под самую завязку непрекращающимися кошмарами день я приходил в себя после того, как терял сознание. До злополучного понедельника за всю свою сознательную жизнь я падал в обморок только один раз. Да и то этот неприятный инцидент произошел в далеком детстве, когда, заигравшись с друзьями на улице, ваш покорный слуга незаметно для себя перегрелся на солнце и очнулся уже в кровати, со всех сторон окруженный встревоженными домочадцами.

А сегодня с самого утра полуобморочное состояние начинало входить для меня в привычку и становиться чуть ли не доброй традицией. Огорчало еще и вот что: если в первый раз возвращение к реальности прошло практически безболезненно, то сейчас на моем несчастном теле не осталось ни одного живого места. Правда, ко мне почему-то вернулся слух, но трудно было сказать, плюс это был или минус. Голова раскалывалась, нога вообще ощущалась как один сплошной сгусток боли. Вдобавок ко всем этим неприятностям, открыв глаза, я обнаружил, что какой-то большой, толстый и ужасный, как сама смерть, человек[51]бежит, перекинув меня через плечо, словно мешок с удобрениями. Этот тип делал не меньше двадцати миль в час и на бегу еще успевал размахивать здоровенной кривой саблей и кричать таким страшным голосом, что кровь стыла в жилах.

— Надеюсь, меня выносят из этой бойни не для того, чтобы в домашней обстановке зарезать, освежевать и, в меру прокоптив, съесть на завтрак, — подумал я, безуспешно пытаясь справиться с горячими волнами дикой боли, накатывающимися все с новой и новой силой. — Это противоречило бы всем нормам поведения а моральным принципам, принятым в цивилизованном обществе.

— Особенно в таком, где мясники, палачи и людоеды входят в десятку самых уважаемых граждан, — ожил внутренний голос.

Наверно, он был прав, но я слишком устал и обессилел, чтобы спорить и чему-либо удивляться. Все тело до краев заполнилось дикой болью, и казалось, что сегодня меня уже вообще ничто больше не удивит.

К сожалению, только казалось.

Окончательно придя в себя, я не без помощи нервных окончаний, которые даже не стонали, а скорее выли от боли, с ужасом обнаружил, что моя многострадальная конечность в некотором роде не совсем свободна. Выражаясь точнее, отрубленная голова собаки все еще сжимала челюстями мою ногу. Это выглядело настолько дико, что в первые мгновения я даже не поверил своим глазам.

Потом все-таки поверил, но легче от этого не стало.

Спустя некоторое время, привыкнув к боли, насколько это вообще было возможно, и убедившись, что нога хотя и кровоточит, но все-таки пока еще остается на месте и способна относительно нормально функционировать, я попытался осмыслить происходящее. И, сопоставив некоторые факты, как то: наличие в руках моего персонального носильщика большой кривой сабли, способной разрезать не только булочки для гамбургеров, но и кое-что побольше, с одной стороны, и отрезанную голову подлой твари — с другой, пришел к выводу, что парень, тащивший меня, ни больше ни меньше как спас мою жизнь. Это было очень мило с его стороны, и, пожалуй, как-нибудь при случае надо будет обязательно...

Хрясь!!!

Тело мотнуло так, что я чуть было не свалился, но толстяк лишь крепче прижал ношу к себе, так что едва не выжал из моих легких последние остатки жизни, словно зубную пасту из тюбика. К счастью, у моего организма хватило запаса прочности, и, вместо того чтобы испустить дух, я ограничился наполовину вылезшими из орбит глазами, что и позволило благодаря увеличившемуся углу обзора краем глаза заметить чью-то голову. Голова весело катилась по мостовой, словно резиновый мячик, брошенный неосторожными детьми на проезжую часть...

— Блеееееееее!!! — Не долго думая завтрак решил, что стал достаточно самостоятельным, чтобы наши жизненные пути разошлись, и пошел искать счастья на одежде толстяка, который, впрочем, был настолько занят своими проблемами, что ничего не заметил.

Потерпевшая сторона (то есть я), истратив последние силы на незапланированную эвакуацию из желудка остатков пищи, окончательно пала духом.

Не успев привыкнуть ко всем этим кошмарам и в полной мере адаптироваться в мире, где отрубленные головы и вывороченные внутренности никого не удивляют, я пришел к неутешительному выводу, что сегодняшний день доконает меня окончательно.

И что удивительно — как в воду глядел.

Впрочем, развить мысль до конца так и не удалось, потому что мои глубокие умозаключения были опять прерваны, на этот раз рекламным объявлением, начало которого я, занятый своими невеселыми размышлениями, не расслышал.

Пространство в радиусе не меньше нескольких миль заполнил голос, вырвавшийся, казалось, из самой преисподней[52]. Голос сообщал следующее:

— Силы охраны и правопорядка великого города Сарлона по высочайшему повелению Фромпа Второго, нашего всенародно любимого правителя, да осветится его жизнь вечным светом счастья, приказывают немедленно прекратить несанкционированные беспорядки с применением элементов противозаконной магии и сдаться на милость его высочества...

В этот момент толстяк снова кого-то зарубил прямо на ходу, меня мотнуло так, что я больно ударился головой, на какое-то мгновение отвлекся и по уважительным причинам не расслышал продолжения, что, впрочем, было не так уж и важно. Самое главное — изюминка, так сказать, — было припасено на конец выступления: