на юг, в сторону Константинополя, удовлетворяясь умеренной данью и уводя на войны парней, которых, откровенно говоря, и так кормить было нечем.

Именно это и рассказал Горан парню, который затеял дело настолько невообразимое, что он в это и поверить пока не мог. Хотя одно то, что они ушли из Ратисбоны, получив запас еды, по тесаку на брата и мотки веревок, говорило об обратном. Они лежали в густых зарослях, ожидая, когда летнее солнышко выглянет своим краем из-под покрова ночи. Впереди была деревенька дулебов, принадлежавшая к роду тех самых святотатцев, что обманули честных и порядочных хорутан.

— Слышь, Горан, вот ты мне скажи, — тихо прошептал Самослав. — Вы зачем тогда колыбельную запели? Я же чуть не заржал, как лошадь. Все дело бы испортил.

— Так парням весело было, — подал тот могучими плечами. — Ты попробуй целый час петь с поднятыми руками, озвереешь. Мы и так все песни, что знали, перепели. А ты мне сам теперь скажи. Я же твоего бывшего хозяина насквозь вижу. Он ведь жадный, как имперский мытарь[29]. Легче у голодного пса из пасти кусок мяса вырвать, чем у него хоть одну монету.

— Я попробую объяснить, — задумчиво сказал Само. — Ты вот на дудке играть умеешь?

— Умею, — кивнул Горан лохматой башкой. — А это тут при чем?

— Так человек та же дудка, — ответил ему парень. — И на ней тоже играть можно, нужные звуки извлекая. Он же кучу денег потерял, и жизнь его была закончена. Впереди — позор, расстроенная свадьба дочери, долги и нищета. И на этом фоне десять золотых, что я у него на эту дорогу выпросил, не такие уж и большие деньги. Они для него уже не решали ничего. А я ему дал понять, что он не только потери вернет, но и заработает еще. Вот он и поверил.

— А если мы сбежим? — запальчиво сказал Горан. — Зачем нам туда возвращаться?

— Чтобы золота заработать, — удивленно посмотрел на него Само. — Когда я ему сказал, сколько каждый из вас за этот поход получит, у него и сомнений не возникло. Уж во что, а в человеческую жадность он верит больше, чем в священное писание. У него даже сомнений нет, что мы вернемся. Он больше боится, что мы сгинем по дороге.

— Сколько, говоришь, тебе лет? — расширенными глазами посмотрел на него Горан. То, что говорил молодой парень, не укладывалось у него в голове. Впрочем, не по-юношески пронзительный взгляд уверил его в том, что ему это не снится.

— Шестнадцать где-то, — пожал плечами Само. — Я десять лет в неволе.

— Да что вокруг происходит! — заворчал Горан. — Зеленый сопляк говорит так, словно он муж, убеленный сединами. Горазд, Збых, Лаврита — ваша первая изба. Мстиша, Лют, Зван — вторая. Делаем, как Само учил. Кто собьется и своевольничать начнет, я тому зубы выбью.

Он распределил остальные тройки, благо деревеньки дулебов редко были больше, чем на шесть-семь домов. Отряд бесшумно двинулся к целям, неся заготовленную заранее снасть. Самослав лично разработал план, и все поползновения товарищей в стиле «Ща как налетим, половину перебьем, баб перетрахаем, а остальных потом по лесам ловить будем» отверг в самой жесткой форме. После чудесного освобождения прекословить ему никто не стал, подозревая, что у молодого щуплого парня какие-то свои взаимоотношения с богами. В этом они укрепились, когда он вручил каждому из них грубый кожаный пояс, широченный сакс длиной в локоть и целые бухты тонких конопляных веревок. Самослав не учел одной вещи. По обычаям тех лет тот, кто принимал в дар оружие, был обязан службой тому, кто ему его дал. И этот священный обычай сохранялся еще тысячу лет неизменным, превратившись в рыцарский ритуал. Горан же стал правой рукой Само, дивясь разумному не по возрасту парню. В основном он в прямом смысле вбивал дисциплину в соплеменников, пользуясь тем, что силы был необыкновенной.

Тройки стали у выходов из домов, а еще десяток встал по периметру редкой цепью, чтобы никого не упустить. Ведь если пойдет по соседним родам дулебов злая весть, что в их землях объявился отряд словен-людоловов, то поднимется весь край, и будут их гнать, как волков, пока не перебьют всех до единого. А потом и к родичам нагрянут, чтобы с них за кровь спросить.

Резкий пронзительный свист раздался над деревушкой, и из крытых камышом землянок начали выскакивать сонные мускулистые мужики с копьями, топорами и ножами. Отработанным десятком тренировок движением двое пеленали мужика в сеть, сделанную из веревок, а третий бил по голове дубинкой, обмотанной тряпками. Специально заготовленными и нарезанными в размер шнурами пятки связывали сзади с запястьями, лишая пленного возможности сопротивляться, когда очнется. Лишь в одном случае получился сбой, и могучий дулеб увернулся от сети, получив в поясницу удар заточенным и обожженным колом. Хороших копий у отряда не было. С бабами оказалось проще. Они выскакивали по одной, и их вязали рядом с мужьями. Двоих остановили дротиками, прилетевшими в спину. Самые ушлые ребята из тех, кто догадался разобрать крышу и побежал в сторону леса, упали со спутанными ногами. Самослав принес в эту землю боло, сам того не зная. Хорутане хохотали до слез, ловя друг друга по очереди веревкой с тремя шарами, и уже через пару дней работали этим оружием вполне прилично. У них, охотников, глазомер был на высоте.

Так они сделали еще несколько раз, ведь деревеньки рода шли цепочкой и были всего в тысяче-другой шагов друг от друга. Они взяли в виде добычи топоры, копья и припасы, которые взвалили на пленных. Всех их погнали на запад, в Ратисбону. Всех, кроме вождя рода, которого принесли в жертву на тризне в честь старика Предрага, который умирал от лихоманки, но погиб, как воин, исполнив свою роль до конца.

Глава 7

Быстрым размашистым шагом отряд шел на восток. Мужики шли груженые под завязку, но никто не жаловался, ведь свое несли. А свое, как известно, не тянет. Свою ношу тащил и новоявленный вождь, которому такой переход давался очень тяжело. Но показать слабость перед своими людьми было немыслимо. Авторитету сразу конец, и даже уход из плена и немыслимое богатство, что мужики несли за плечами, на поясах и в руках, не помогло бы. Трусов и слабаков тут не жаловали. Сухое жилистое тело было привычным к труду и скудной пище, но пеший марш в полной выкладке оказался для Само безумно тяжелым. А потому, как только случился привал, он почти упал на