несложно. Хороший лесовик по нашим следам дойдет.

— Я это и сам знаю, — поморщился Само. — Мне три года нужно. А еще лучше — пять. Если мы пять лет одни эту соль добывать будем, то потом нам никто не страшен будет. Даже каган Аварский, даже король Хлотарь.

— Клянемся, — кивнули мужики. — Ну, пошли, что ли.

— Пошли, — упруго вскочил на ноги Самослав. — Тут час пути в гору. Ищите пещеру и развалины домов рядом. Там раньше галлы соль добывали.

— А почему бросили? — удивленно спросили хорутане. — Это же соль!

— Римляне запретили, — пояснил Само. — Они морской солью торговали. Тут их городок стоял — Ювавум, а потом его германцы разрушили.

Пещера была километрах в трех от островка, и отряд робко вошел туда, запалив факелы и зажав в кулаке обереги, что висели на шеях. Мужикам было боязно. Неровный свет косыми бликами плясал на стенах, несущих следы ударов киркой, а кое-где своды пещеры искрились, словно покрытые инеем.

— Мы пришли, — сказал Самослав, аккуратно откалывая топором пласт соли, который с шумом упал наземь, разлетевшись на множество осколков. В этом месте камень стены был белым, и тускло сверкал в несмелом свете факелов.

— Да что б меня, — прошептал Горазд, но гулкое эхо разнесло его слова на много шагов. — А ведь я не верил. До самого конца не верил. Владыка, прости. Ты и, правда, богами отмечен. — А потом, когда прошло первое удивление, деловито добавил. — Корова, свинья, меч, щит и шлем, ты обещал! Я за такую награду не то, что не проболтаюсь, и вовсе рот себе зашью.

Ответом ему был довольный гул. Мужики были полностью согласны. Им только что показали путь к богатству, подкрепленной священной клятвой вождя. Тому осталась самая малость — не умереть на пути к этой самой цели. Ну, так они будут рядом, подсобят в меру сил. Ведь своя корова — это ого-го! А если еще свинья…

— Трое — рубить соль, трое — делать плоты, остальным — плести корзины. Нам, парни, уже домой пора.

* * *

Возвращение было триумфальным. Горан, который закончил с мужчинами племени строительство остальных домов, со счастливым ревом поднял Самослава наверх. Ему, с его бычьей силой, это было раз плюнуть. Остальные мужики, бабы, и даже дети изумленно ломали в руках грязновато-серые камни, и не верили своим глазам. Это же богатство немыслимое. Они соль на мех меняли чуть ли не по весу, а тут ее три десятка больших корзин. Это же теперь они рыбы и мяса на всю зиму засолят, и еще на продажу останется. Это же теперь сытая жизнь наступает, о которой Лют рассказывал, когда их со старого места уводил.

Пять сотен душ, что и составляли теперь род Самослава, были похожи на пчелиный улей. Вождь ломал голову, но никак не мог вспомнить, что же ему это напоминает. Что-то очень важное, не менее важное, чем соль. Но круговерть праздника, в которой его замотали родовичи, вышибла все посторонние мысли из головы Само. Да и непривычно молодое тело мешало мыслить рационально, ведь то одна девка, то другая как бы невзначай задевала его тугой грудью. Мужние жены себе такого не позволяли, только глазами стреляли из-под ресниц, а вот девкам можно было. Они все одно на празднике летнего солнцеворота с парнями кувыркались. Да и как не кувыркаться, если сама Мать-сыра земля приношений требует. А что для нее лучшей жертвой может быть? То-то! Так что девки те девками были весьма условно и далеко не всегда. Молодой вождь реагировал на шутки молодух весьма бурно, от чего приходил в немалое смущение, но зато женский пол веселился от души, поглядывая на его оттопыренные штаны.

На закате племя собралось у священного дуба, и родовичи, которые виделись все вместе далеко не каждый год, ощутили торжественность момента. Их жизнь только что перевернулась с ног на голову. Немалый по местным меркам род сел на добрую землю, где рядом было немыслимое сокровище, с которым можно было забыть о голоде. Юный владыка, который вводил в оторопь не по-юношески умным и пронзительным взглядом, сидел во главе импровизированного стола, который и столом-то не был. Так, на траве полотно расстелено, а на нем хлеб, репа, рыба и мясо. И, конечно же, долбленые бочонки с хмельным медом. Его уже налили в чаши, вырезанные из клена, и теперь выжидательно смотрели на Само. Владыка поднялся и сказал:

— Первую чашу я хочу поднять за богов, что привели нас сюда, и подарили эту землю. Наша она теперь, здесь вовеки наши дети и внуки жить будут. И не пойдут наши юноши в походы, где сложат головы ни за что. Все тут останутся, все родят своих детей, и тем наш род крепнуть будет.

Собрание озадаченно промолчало. Странные речи вел молодой вождь. Не бывало такого, чтобы хорутане на одном месте сидели. Лес свели, сожгли, три урожая собрали, и пора новое место искать. Здесь, все соки из земли выпив, только через двадцать лет доброе зерно взойдет. Ведь Матери-земле отдых нужен от словенской сохи. Но никто ничего не сказал. Они уже ничему не удивлялись, просто верили этому парню с горящим взглядом. Все выпили и закусили, после чего неугомонный глава встал и снова всех удивил:

— Вторую чашу я хочу поднять за Хотислава, который столько лет род берег и управлял им мудро. Позволь, почтенный Хотислав, за твои труды поднести тебе дар.

И Само на глазах изумленной публики поднял лежащие рядом сакс и франкское копье. Оружия они взяли с небольшим запасом. Хотислав, который все эти дни ходил как побитая собака, растерянно поднялся на ноги. Это злая шутка? Разве так ведут себя с побежденным? Но нет, новый владыка был абсолютно серьезен и держал в руках копье и тесак, которые протягивал ему. Хотислав погладил окладистую бороду, а сотни глаз пристально смотрели на него, не мигая.

— Я принимаю оружие из твоих рук, владыка, — сказал он после недолгого раздумья. — Не жди от меня плохого. Я в спину не ударю. И позволь мне здравицу сказать. Я хочу третью чашу за тебя поднять. За того, кто наших братьев из плена спас! За того, кто моему роду сытую жизнь подарил. За владыку Самослава!

Вся поляна разразилась приветственными криками. В глазах своих подданных, которые еще не знали, что они подданные, Само читал уважение, восторг, обожание. И сейчас уже не имело значения то, что на вид ему было шестнадцать лет. Тут люди взрослели быстро. Короли франков начинали править в пятнадцать.