— Да, дядя. Но откуда ты…

Тот с размаху ударил по столу огромным кулаком.

— Дурак! Идиот! Проклятие моей крови! Если бы ты только мог отнести эти вещи туда, где взял… Но это невозможно. Так что теперь ничего уже не поделаешь. — Дядя Фейсал снова вздохнул, провел рукой по лысой голове и дотронулся указательным пальцем до шрама на лбу. — Мой брат, твой отец, умер. Мои жены бесплодны и ненавидят меня. Своих детей у меня нет. Так что моя семья — это ты. Я посажу тебя на корабль и подарю свободу. А дальше поступай как знаешь — попробуй измениться или продолжай валять дурака в каком-нибудь другом месте. Но как бы то ни было, мне не придется быть свидетелем твоей смерти.

Омар наклонился и дотронулся лбом до его плеча.

— Куда я поеду? И в чьем доме я побывал?

Фейсал хлопнул в ладоши, и в комнату вошел уже знакомый Омару высокий человек. Они пошептались с Фейсалом, и высокий вышел.

— На рассвете ты отплывешь из Палермо с генуэзским купцом, который держит курс на Судак. Ты хоть знаешь, где находится Судак?

Омар покачал головой.

— Оказывается, ты совершенно невежественный тип. Я вот изучаю все новые карты, хотя не могу их увидеть. Мир расширяется, племянничек. Возможно, скоро он расширится до таких пределов, что сможет укрыть даже такого беспечного идиота, как ты. А побывал ты в доме Идриси, королевского географа и вообще чрезвычайно знаменитого и ученого человека. То, что тебе удалось удрать из его жилища, охранявшегося королевскими гвардейцами, дает мне некоторую надежду на успешное завершение нашего предприятия. Надеюсь, тебе удастся удрать и из этой страны, где тебя ждут ужасные беды, и достичь места назначения… Впрочем, мы еще посмотрим, удастся тебе это или нет. Генуэзец кое-что должен мне за то, что я свел его с Ассафом Квидри и его дочерьми. Но он человек бесчестный, так что тебе, вероятно, придется расстаться и с некоторой частью своих сокровищ, чтобы все прошло гладко.

Из окна донесся негромкий мелодичный посвист. Фейсал с трудом поднялся на ноги и положил руку на голову Омара.

— Теперь иди. Следуй за Асифом в полной тишине и даже не пытайся оглядываться на этот дом. Отправляйся — и да пребудет с тобой Аллах. Он поступит так, как сочтет нужным. И чтоб я больше тебя здесь не видел!

На корабле Омар делал все, что приказывал купец Сильвио: стряпал, чистил гальюны, драил палубу и подшивал паруса. Так прошел месяц, и вот наконец на горизонте показалась земля. Купец пригласил Омара к себе в каюту.

— То, что мы видим вдали, — Судак. Твоя новая родина. Ты собираешься там работать или по-прежнему воровать?

— Работать. Боюсь, все мои воровские инстинкты пропали.

— Хорошо. Я рассчитывал на подобный разумный ответ, пусть даже ты сейчас и слегка приврал. Далее. Я взял в твоей каюте этот мешок. Ты ведь попал на Сицилии в беду из-за того, что там лежит, не так ли? — Омар согласно кивнул. — Что ж, я избавлю тебя от этого бремени. — Омар начал было протестовать, но Сильвио положил ладонь на рукоять меча. — Не думай, я не столь бессердечен, как тебе кажется. Ты можешь выбрать одну вещь из этого мешка. Я посмотрел: там всего-навсего четырнадцать предметов. Пусть эта вещица напоминает тебе о прошлой жизни, а также о том, чего ты избежал. — Он протянул открытый мешок Омару, и тот сунул внутрь руку, быстро вынул какую-то вещь и, даже не взглянув на нее, положил в карман своей туники.

— Очень хорошо. Ты, что называется, положился на удачу. Или на судьбу? Или, быть может, на Бога? Уж и не знаю, на что вы, ребята, в таких случаях полагаетесь. Теперь слушай меня внимательно: когда корабль пришвартуется, уходи с него и никогда больше вблизи не появляйся. Парень ты здоровый, так что легко найдешь себе работу в порту. Не рекомендую отдаляться от берега — разве что тебе очень уж надоест жить: Золотая Орда и половцы сражаются за обладание этим краем, и когда одна из воюющих сторон усилится настолько, что сможет уничтожить другую, нам, генуэзцам, тоже придется отсюда уйти. Помимо всего прочего, чем дольше ты пробудешь с цивилизованными людьми, тем лучше для тебя. Ну а теперь собирай свои пожитки и иди на берег вместе с остальной командой. Если же еще раз меня обеспокоишь — к примеру скажешь кому-нибудь, что знаешь меня, или упомянешь о состоявшемся между нами разговоре, — я сдеру с тебя шкуру и срежу мясо с костей.

Омар метнулся на нос судна. Когда корабль достиг берега, он первым спрыгнул на пристань. Преображенный временем и пространством, он был свободен от всего на свете, в том числе и от собственности, если, конечно, не считать лежавшего у него в кармане некоего твердого на ощупь резного предмета сомнительной ценности. Сойдя на берег, он впервые с тех пор, как покинул Сицилию, вздохнул легко и свободно, бросил взгляд на закатное солнце и заковылял на кривых ногах морехода по деревянным доскам причала к выходу в город.

Хотя поначалу на душе у Омара было неспокойно и его глодали всевозможные опасения и заботы, он тем не менее оценил город, показавшийся ему вполне подходящим для жительства. Не таким блестящим и многогранным, как Палермо, но достаточно большим, пестрым и оживленным, подобно многим южным портовым городам, со всеми соответствующими удовольствиями, которые можно купить за деньги.

Он прожил в Судаке несколько лет, ни разу не обратившись к прежнему ремеслу — воровскому делу. Умение общаться на арабском и латыни, а также на вульгарном сицилианском наречии сделало его весьма популярным в порту толмачом — не только кормило и одевало, но и позволило скопить достаточно денег, чтобы заплатить калым за невесту и приобрести небольшой участок земли в горах. Уехав из Судака и обосновавшись на новом месте, он дал себе слово никогда больше не обращать свои взоры к морю и занялся крестьянским трудом: посадил у себя на участке виноградную лозу и апельсиновые деревья — и со временем приобрел репутацию хорошего винодела.

Ходили слухи, будто он научился получать из своего перегонного куба некую субстанцию, которая обеспечивала вкусившему ее человеку необычайное долголетие. Так это было или нет, неизвестно, но Омар не только пережил свою жену и семерых детей, но и, по мнению окружающих, далеко перешагнул естественный порог жизни. На смертном одре он сообщил своему старшему внуку, который уже и сам достиг почтенного возраста, стал священнослужителем и отличался безупречной репутацией, что прожил в Судаке и его окрестностях более века. Перед смертью он проснулся на границе ночи в тот исполненный тишины час, когда цикады перестают выводить свои рулады, а птицы еще только готовятся петь, вылез из постели и прокрался в уединенное место между домом и виноградниками. Там он выкопал небольшую ямку и, совершив все необходимые обряды и ритуалы, положил в нее завернутую в белоснежную ткань вещь, которую привез из Сицилии. Казалось, будто с этим предметом он зарыл и собственную молодость. Когда на рассвете в его комнату вошел слуга, чтобы помочь ему подняться для чтения утренних молитв, то увидел, что его хозяин холоден и недвижим, а под длинными ногтями на его руках засохла земля.

Что же касается генуэзского капитана Сильвио Фресчи, то он прославился не только как самый отважный и предприимчивый мореход из земли отважных и предприимчивых мореходов, но и как богатейший купец в том краю, где обитало великое множество богатых купцов и торговцев. Он основал генуэзские фактории в Циндао, Гуанчжоу и Фукуоке. По слухам, он взял себе жену в Аксуме, где провел долгие месяцы в беседе с монахом — хранителем ковчега Завета. Изредка, от случая к случаю, Сильвио приезжал в Геную, и его визиты всякий раз становились поводом для восторгов и празднеств, поскольку он возвращался с трюмами, набитыми заморскими специями, орехами, фруктами, семенами, тканями, экзотическими музыкальными инструментами и древними книгами. Он всегда плавал с одной командой, и если кто-либо из его людей умирал, дезертировал или оставался в каком-нибудь иностранном порту, никогда не брал на его место другого матроса. По этому поводу Сильвио имел обыкновение шутить, что уйдет на покой, когда от его команды останутся одни скелеты.