стрелочниками, договариваясь на какую ветку заводить очередной порожний состав. В набросках Будасси уже присутствовали десятки веток-ответвлений, да еще на разных уровнях. Пока не уменьшим время простоя экскаваторов – дело не пойдёт.

Стрелку перевели, и состав направился к первому забою. Неожиданно машинист остановил ход.

– Что происходит? – Афанасьев выглянул из открытого окна и увидел ковш экскаватора, нависший над путями, нахмурился и вдруг засиял, – смотрите, фотограф наконец-то приехал…

Прямо на путях, аккуратненький человек, в поношенном костюме и пенсне, крутился около большого фотоаппарата на треноге. Он, то переставлял треногу, пытаясь найти устойчивое положение между шпалами, то наклонялся к объективу, то растягивал-сжимал гармошку, выставляя фокус. Бригада рабочих, человек тридцать, расположилась на фоне огромной шестерни подъёмного механизма экскаватора, некоторые прижались к ковшу. Процесс шёл без предварительной репетиции: люди, ещё разгорячённые работой, не особо заботясь о своём внешнем виде, – кто в майке, кто в распахнутой косоворотке, – компактно скучковались, повернув лица к фотографу. Будасси, с интересом, смотрел. В основном, молодёжь. Это хорошо, молодые гораздо быстрее осваивают новую технику.

– Стойте, – Афанасьев уже мчался, – подождите. Он быстро оценил обстановку и занял место напротив удивлённых людей, встал вполоборота, как бы обращаясь к собравшимся. Затянул ремень, поправил гимнастёрку, суетливо снял фуражку, встряхнул густые волосы и снова ее надел. Вскинул руку, как будто что-то вспомнил, открыл свою полевую сумку и вытащил газету. Разгладил, отвернул краешек с заголовком "Правда" и портретом Сталина, направил его к объективу и устремил свой взор вдаль.

– Давай, снимай!

– Не спешите, не так быстро. Искусство не терпит суеты, – фотограф говорил и суетился. Наконец, выпалил, – Внимание! Замрите! Снимаю!

12

Ивану оставалось закрепить ось последней отремонтированной тачки. И он свободен на оставшийся день. Потянулся к ящику с инструментами и краем глаза заметил высокого парня, склонившегося над грудой деревянных обрезков. Вероятно, искал что-то подходящее: поднимал небольшие бруски, смотрел и отбрасывал в сторону. Иван вогнал пару гвоздей – закрепил проушину, перевернул тачку и подвёз к остальным пяти. Парень, так и не нашёл ничего подходящего, рассеянно посмотрел на Ивана, задумался, наверное, оценивая возраст – ровесник или нет, и решил подойти.

– Не подскажешь… мне нужен брусочек длиной где-то полметра, ну и сечением миллиметров тридцать на десять.

– Хм, ишь чего хочешь, – Иван смотрел на парня, смущённо заглядывающего в бумажку с карандашными линиями, – а тебе зачем? – заинтересовался.

– Понимаешь, направляющая у рейсшины рассохлась… расщепилась… а мне надо сетку на чертежи наносить… вот хотел отремонтировать, – парень жестами пытался показать, как он работает с доской для черчения.

– А-а, в техническом отделе работаешь? Чертишь, значит… Я там, месяц назад, столы подправлял… кривые прислали. Будасси жаловался моему начальнику. – Иван снова посмотрел на бумажку с эскизом. – Я эти науки, к сожалению, не понимаю… пойдём в сарай, подберём тебе рейку.

– А ты – вольняшка? – Иван подбегал, то к одному углу, то к другому, вытаскивал что-нибудь подходящее.

– Угу, – парень выбрал плохо оструганную рейку, почти необходимых размеров, – тут… это… рубанок нужен… ну, ещё и паз фигурный сделать… можно стамеской у тебя воспользоваться?

– Хм, паз… Так тебе лучше рейку из липы взять, а не из берёзы, – Иван сунул другую рейку, – инструменты там, – расслабленно махнул рукой в сторону ящика, мол, пожалуйста. – Только мне сейчас по делам надо, – Иван подольше посмотрел в лицо парню, чтобы запомнить, кому доверил инструменты. – Ладно, поработаешь, инструменты отнесёшь моему бригадиру, он вон в той будке, – Иван махнул в сторону сарая на входе в хозчасть, – я пойду мимо, скажу, чтобы от тебя инструменты принял. Кстати, как твоя фамилия?

– Соболев, – парень смущённо улыбнулся, – Виктор.

Иван шёл в сторону бывшего господского дома усадьбы. Тяготило поручение Клеща. Гравийные дорожки, когда-то предназначенные для особ непростого происхождения, петляли между возрастных стройных лип. Внизу, слева высокий берег Клязьмы и узкая полоска воды. Справа двухэтажное здание, украшенное небольшой башенкой с зубцами. Чуть ниже – балкон с массивными перилами, украшенный витиеватой лепниной. Представил, как женщины светского общества, как королевны, в пышных белых платьях, стояли на этом балконе, общались друг с другом, обмахивались пёстрыми веерами, то размеренно и широко – при спокойном созерцании собеседницы, то учащённо и мелко – при волнении в споре.

Время, начавшее отсчёт с того момента, как хозяева уехали за границу, действовало нещадно. Штукатурка, окрашенная в зеленовато-голубой цвет, прикрывавшая основательную кирпичную кладку, с каждым годом, понемногу, осыпалась, белая краска, нанесённая на декоративные выступы, оконные и дверные рамы – отшелушивалась.

Иван остановился перед входом в подвал с торца здания. Запустил руку в нагрудный карман спецовки, нащупал записку, ещё раз прокрутил в памяти все действия, которые предстояло совершить. С опаской посмотрел вниз. Скрошенные каменные ступеньки. Скрип несмазанных петель навеял мысль о средневековых темницах. Достал спичечный коробок, посмотрел на оставшиеся три спички, вздохнул и шагнул. Темнотища. Постоял, пытаясь приучить глаза к темноте. Получалось лишь едва различать контуры стен. Длинный коридор. Велено было идти до конца. Не распластаться бы. Нога ткнулась во что-то твёрдое. Ага, вроде порог. Мелкими шажками, как столетний старикан. Тьфу-ты… что-то липкое. Иван непроизвольно одёрнул ногу. Хорошо, что в сапогах. Какашки, небось, кошачьи. Переставил ногу чуть в сторону. Стоп. Чьё-то дыхание. Иван замер. Вроде тихо. Где-то поодаль – шуршание. Крысы, что ли… Совсем не хочется их видеть. Ух… Опять дыхание, почти над самым ухом. Мороз по коже. Становилось не по себе. Иван медленно повернулся на звук, чиркнул спичкой и подскочил на месте… Проявилось обросшее лицо из темноты.

– Не боись… рыжевьё принёс?

– Чего? – Иван не узнал своего голоса.

– Золотишко, говорю, принёс?

– Не-е-т, у меня записка от Клеща.

Обросший зажёг керосиновую лампу. Иван суетливо передал обросшему записку. Тот посмотрел в бумажку и вдруг крикнул, задрав подбородок: "Анька, спустись, от Клеща посыльный!". Только сейчас Иван заметил деревянную лестницу справа от себя. Торопливые лёгкие постукивания босых пяток и Иван узнал девушку – помощницу Никитишны. Анька прочитала записку и сообщила обросшему: "Марафет просит". Обросший поставил лампу на полку, махнул рукой, ну ладно, мол, сама разберёшься, и ушёл в темноту.

– Что, у Клеща – новенький? Теперь ты будешь приходить? – Анька, с опаской, смотрела на Ивана.

– Не знаю, – Иван замялся.

Анька вернулась к лестнице, на ходу бросив: "Подожди немного". Лязг ключа наверху. Перешёптывания. Женские голоса. Звон посуды. Иван покорно ждал – смотрел на пламя керосиновой лампы. Анька спустилась через пару минут, молча подошла и передала холщовый мешочек, умещающийся в кулаке. Иван непроизвольно помял в руке, пошутил: "Мука?" Анька ухмыльнулась: "Скорее, мука", – сделала ударение на первый слог.

Когда выбрался из