демонстрацию и у кого не будут уплачены членские взносы за два месяца, те будут исключены из профсоюза, лишены звания ударника и сняты со всех видов снабжения». Знаешь, как наши рабочие возмущались… страшно становится…"

Макаров долго пытался набросать ответ, вымучивал фразы об антисоветских элементах, ненавидящих молодую страну. Написал, как этой зимой, ещё до получения нового назначения, участвовал в операции по предотвращению массового бегства крестьян в города, как ему поручили командовать специальным кордоном ОГПУ на вокзалах Киева. "… Думаешь, так всё просто? Да знаешь ли ты, что у нашего Правительства имеется огромное количество доказательств, что массовый исход крестьян организован врагами Советской власти, контрреволюционерами и польскими агентами с целью антиколхозной пропаганды в частности и против советской власти вообще. Подумай сама, бессмыслица получается – бежать в город от голода – так ведь в городе еда не растёт. Глупость ведь. Неграмотным крестьянам легко голову заморочить".

Макаров вспомнил ещё одну историю. Год назад он участвовал в партийной чистке.

"…Был такой тип – Мироном звали. Имя и то неприятное – что-то кулацкое. Вот же, как получается – кричит на собраниях, клеймит позором саботажников, а тут раз, и бдительные люди нашлись, говорят, сам-то ведь нечист, шельмует.

Ну, что ж, проверку назначили. Меня в комиссию включили. Наведываемся к нему домой.

– У меня всё нормально, – тычет в бумагу, подписанную проверяющим, – выкиныш у коровы.

– Нет, – говорит секретарь парткома, – эту протухшую мертвечину, с белым пятном на спине, ты у Тимофея взял. Её уже показывали в трёх дворах, такие же, как ты, дельцы. Что думал, не будем проверять? Слишком много выкидышей за месяц. Говори, сколько Тимофею заплатил? Ты ведь обязан был молоком поить своего телёнка, выкормить и сдать в колхоз. Что, самому свежей телятинки захотелось? Ладно, народ у нас такой, но ты, партиец, как мог? Стране мясо нужно, обязан был вскармливать… а он режет… да ещё мертвечиной прикрывается.

Тот, чуть не плачет: "Ребёнок у меня страдает – больной совсем, без мяса пропадёт".

В это время, дверь из соседней комнаты открывается, выходит пацан лет трёх, такой розовенький, не скажешь, что помирает от недокорма, посмотрел в угол избы, где обычно образа стоят, и вдруг заявляет плаксиво: "А хде бозенька?"

Тут, конечно, секретаря не остановить: "Ах, ты ещё и от религии не отошёл. Надо же, успел перед нами и икону спрятать? Молодец! Что, мол, уйдут эти комиссары, я и мяска поем и богу помолюсь?"

Макаров даже усмехнулся. Зачем такой писаниной заниматься? Вынул из верхнего ящика стола чистый лист белой бумаги, коробочку с металлическими перьями и деревянную державку с облупившейся красной краской на примятом торце (сколько ни пытался, не мог до конца подавить детскую привычку – периодически прикусывать кончик державки). Выбрал подходящее на вид перо, завёл под тугой зажим державки. Открыл баночку с чернилами, макнул перо и старательно вывел прописью букву "Д". Контур получился неравномерным с красивыми утолщениями. Снова макнул. Полилась аккуратная вязь букв – каллиграфия очень нравилась Макарову. Его и приметили за это качество – "Нам очень нужны такие кадры". Дальше писал не останавливаясь, не обращая внимания на вымученные ранее карандашные записи.

«Дорогая сестрёнка!

Как можешь видеть, мой почерк не так уж и изменился. Помню, как тебя восхищали мои работы по чистописанию, как ты удивлялась витиеватостью и красотой букв. Да, не скрою, я поддерживаю этот навык и теперь, работаю над его улучшением. Нужно постоянно прилагать усилия, иначе легко всё потерять. И поэтому, хочу сказать – нынешнее время очень непростое. Перед страной стоят грандиозные задачи. Даже сложно представить масштабы тех грандиозных строек какие преобразят нашу страну в будущем. Уверен, великую страну. Мне легко это видеть. Каждый день выхожу на трассу канала "Москва-Волга" и вижу масштабы. Десятки тысяч людей участвуют в грандиозном проекте. И я рад, что тоже участвую в огромной стройке. А хлеб? Будет много хлеба. Скоро наши огромные хозяйства завалят зерном весь мир.

Милая сестрёнка! Работай на благо Родины. А я заверяю тебе, что буду бороться с контрреволюционерами со всем упорством!"

11

Утренние лучи осеннего яркого солнца отражались от капелек воды на колючей проволоке, натянутой между двухметровыми деревянными столбами, расставленными вдоль всей трассы. Благодаря ночному дождю, даже издалека удавалось рассмотреть каждую нить – пару скрученных металлических проволок, на которые, через равные промежутки, угрожающе навиты шипы-иголки с четырьмя острыми концами. Будасси насчитал двадцать горизонтальных проволочных рядов дополнительно усиленных крест-накрест диагональными нитями. Рубеж из двух изгородей, отстоящих друг от друга шагов на десять, не только обозначали границы, но и служили препятствием для желающих нелегально покинуть место работы. Вышки, похожие на четырёхгранные пирамиды и попки с винтовками не давали усомниться в серьезности строящегося объекта. Знал ли американский фермер-скотовод, насколько универсальным окажется его изобретение, запатентованное для огораживания периметра пастбищ?

Предзимье. Трудные дни ещё впереди.

Будасси повернулся к забою. Пар прокатился между колёс подошедшего паровоза.

– Ну что, Александр Владимирович, поедем смотреть кольцо? – Афанасьев переминался с ноги на ногу, балансируя на кое-как уложенных шпалах, – четыре платформы есть, пятую заканчивают грузить.

– Не спеши, Григорий Давыдович. – Полтора кубометра тяжёлой глины вывалилось из ковша на платформу.

– Пока идём, расскажи, что такое "джойка"? – Афанасьев ловко переступал по шпалам, – когда в Дмитрове делили, сколько кому паровозов, меня спросили "овечки" или "джойки" брать будешь? Я помню, ещё в двадцатых, все паровозы, которые встречал "овечками" называли. Я сразу и сказал: "Естественно, овечек". А может зря, поспешил? "Джойки" – лучше?

– Да нам без разницы, – Будасси ухмыльнулся, – "овечка" – прозвище паровозов типа "о-вэ" – основной с парораспределительным механизмом Вальсхарта, а "джойка" – паровозы типа "о-дэ", там, вроде, кулиса другая в парораспределителе и колёса меньше.

– Ишь ты, наплодили всяких модификаций, – Афанасьев резво взобрался по металлической лестнице в кабину паровоза. Большие комки глины с сапог шлёпались на землю. Немного обождав, Будасси последовал за ним. Машинист дал короткий гудок. Афанасьев вздрогнул от резкого звука. Клубы пара вырвались из сопла парораспределителя, и паровоз медленно тронулся. По мере продвижения по забою чувствовалось, как железнодорожные пути "дышат" на глинистой почве, пропитанной водой.

– Мы не завалимся? – Афанасьев забеспокоился, но машинист лишь махнул рукой, прокомментировал, – всякое бывает…

– На кольцо выйдем, будет спокойнее. Там основательно проложили, даже подкладки под рельсы ставили, – Будасси успокоил, – все ответвления на первую свалку вдоль трассы сняли – теперь только на дальней вываливаем.

Состав вышел на насыпь. На прямом участке ход ускорился. Впереди показалась извилистая река Клязьма.

– Здесь сбавь скорость, не надо спешить, – Будасси чуть тронул за локоть машиниста.