— В последний момент подфартило. Повезло! Мы уже и не надеялись, — смущаясь, отвечали разведчики.

— Вот это Новый год! Еще один подарок, да какой!

— Фрицам под Москвой всыпали? — первым догадался Петр.

— Не то слово!! Полный капец! — и кулак Рязанцева опустился на стол.

— Что-о-о?! — в один голос воскликнули разведчики.

— Полный. На триста километров отогнали.

— Триста? А сколько в плен взяли? А что говорит товарищ Сталин? — засыпали они вопросами Рязанцева.

Уже остыл самовар, стрелки перевалили за одиннадцать, а Петр, Сергей и Владимир были готовы снова и снова слушать рассказ Рязанцева о первой и такой выстраданной победе над фашистами.

— Теперь дело за нами, — с улыбкой завершил разговор он и, прощаясь с разведчиками, попросил:

— Петр Иванович, а ты задержись!

Они остались одни. Петр вопросительно посмотрел на Рязанцева. Тот не спешил начинать разговор, от итогов которого зависело многое, и задумчиво теребил карту.

В те тяжелейшие дни сорок первого, когда обстановка на фронте менялась каждый день, а враг, казалось, находился повсюду, иметь в чужом стане свои глаза и уши было пределом мечтаний военных контрразведчиков. Петр идеально подходил на смертельно опасную роль своего в стае шпионов, диверсантов и террористов абвера. В его пользу говорили пять с лишним месяцев, пройденных с боями по тылам фашистов, и результаты выполнения разведывательного задания.

Отложив в сторону карту, Рязанцев поднял глаза на разведчика. Их взгляды встретились и слова застряли в горле — у него язык не поворачивался предложить Петру снова окунуться в тот ад, из которого он с таким трудом вырвался. И не просто окунуться, а отказаться от самого себя, облечься в ненавистную личину предателя и каждый день, каждый час доказывать свою лояльность и преданность ассам гитлеровской разведки. А они на слово никому не верили и будущих агентов пропускали через жесточайшее сито проверок.

«Так как же нам быть, Петр? Как? — размышлял Рязанцев. — Одно дело, когда рядом находятся испытанные бойцы: тут сам черт не страшен, и совсем другое оказаться в гитлеровском гадюшнике — абвере! Там стукач на стукаче сидит и норовит подставить ножку, чтобы перед начальством выслужиться. Надолго ли у тебя хватит выдержки? Больно ты дерзок. И что? В абвере нужны не плюшевые, а дерзкие и решительные. Они дают результат».

Отбросив последние сомнения, Рязанцев задал Петру прямой вопрос:

— Петр Иванович, а как ты смотришь, если в разведку еще раз сходить?

На лицо Прядко легла тень. Подумав, он ответил:

— Если надо, так сходим.

— На этот раз придется отправиться одному.

— Одному?

— Одному и надолго.

— Особое задание?

— Правильно мыслишь, Петр Иванович. Про абвер слышал?

— На своей шкуре прочувствовал, — вспомнил Петр про гитлеровского агента Струка.

— Так вот, Петр Иванович, надо проникнуть в это шпионское гнездо — абвергруппу 102.

— Мне?!

— И не просто проникнуть, а стать там своим и закрепиться.

— Своим?! Да вы что, Павел Андреевич?! — Петр задохнулся от возмущения и в следующее мгновение взорвался: — Быть в одной своре с такими, как Струк?! Никогда. Я боевой офицер! Мое место в строю! Лучше…

Рязанцев не пытался его остановить, а дал выплеснуться эмоциям. Они захлестывали Петра. Нет — им двигал не страх! Это была естественная реакция порядочного человека, у которого одна только мысль примерить на себя личину предателя вызывала отвращение. И это лишний раз убеждало Рязанцева в правильности сделанного выбора.

Исчерпав гневный запал и избегая смотреть в глаза Рязанцеву, Петр обронил:

— Извините, товарищ капитан, ну, не мое это дело. Чего зря тратить время, отправляйте на фронт! Там мое место.

— Мое не мое. Это же кто тебе такое сказал? — не отступал Рязанцев.

— Как кто, война?

— Тут ты прав. Она каждому определяет свою цену.

— Ну вот сами видите: мое место в боевом строю, а не среди этих выб…

— Да погоди ты со своим строем, — перебил Рязанцев и зашел с другой стороны: — Ты до войны кем был?

— Я?.. Интендантом.

— Интендантом, а кем стал?

Прядко замялся.

— Тогда я скажу — боевым командиром! Да еще каким! Бойцы готовы пойти за тобой в огонь и в воду.

— Так то ж свои! А быть в волчьей стае и подвывать. Не, ни тот у меня голос, — упрямо твердил Петр.

— Свои, говоришь?

Рязанцев выдвинул ящик стола, достал фотографии и бросил на стол. С одной из них, угрюмо набычившись, смотрел Струк.

— Иуда! Как его земля еще носит? — больше у Петра не нашлось слов.

Гнев и ненависть к предателю душили его. Рязанцев сгреб фотографии в ящик стола и напомнил:

— Из-за этого мерзавца твой отряд половину бойцов потерял, не так ли?

В ответ прозвучал зубовный скрежет.

— Вот видишь, Петр Иванович, и все из-за одного мерзавца! Но этого могло и не быть, если бы в том абверовском гадюшнике находился наш человек. А теперь представь: сколько таких «струков» затесалось в войска и скольких еще забросят?

— Сволочи! Душить их надо!

— Легко сказать, сначала надо поймать. А как? Мы как слепые котята тычемся! — в сердцах произнес Рязанцев.

— Я все понимаю, Павел Андреевич, но боюсь сорвусь. Я же этих гадов… — и пальцы Петра сжались в кулаки.

— Не сорвешься! Справишься, я знаю, что говорю!

— По мне, так лучше в штыковую.

— В нее и без тебя есть кому сходить, а вот в абвер внедриться: такое только таким, как ты, под силу.

— И все-таки, Павел Андреевич, может, кто другой? Меня от одной только мысли, что в «струках» придется ходить, выворачивать начинает.

— Надо, Петр! Очень надо! Кто, если не ты?

Это короткое «надо», сказанное Рязанцевым просто и буднично, для Петра значило гораздо больше, чем самые пламенные призывы. В те суровые дни сорок второго перед бойцами и командирами Красной армии стояла только одна задача — как можно больше забрать жизней врагов. Он тряхнул головой, словно освобождаясь от груза сомнений и встретившись взглядом с Рязанцевым, спросил:

— Когда приступить к заданию?

Тот просветлел лицом, и его голос потеплел:

— С заданием не спеши, сначала надо подготовиться.

— И все-таки, когда выступать, Павел Андреевич?

— Недельки, надеюсь, хватит. Сегодня отдохнешь, а завтра за дело.

— Вполне, — согласился Петр и, помявшись, спросил: — А как насчет баньки, а то шкура совсем задубела.