Вот уж и Вешень скрылась на лесом, и народец, что взошел на насаду принялся болтать и шушукаться. А как иначе? Сам Лютый Волк опричь – грозный, большой и сердитый. Глеб стоял, крепко держался за борт огромными ручищами и мрачно смотрел на ласковые и светлые воды реки.

Владка и не хотела глядеть на Чермного, а гляделось. Не могла разуметь, откуда сила берётся: Светоч молчал до сей поры, так с чего теперь, а не в иное время? Ничего не придумала ведунья, а потому и решилась говорить о том с Божетехом, к которому отправила добрая бабка. Он, чай, разумный, мудрый, знает, что и к чему. Тем успокоилась, но ненадолго. В думки влез Нежата, о нём и принялась вздыхать Влада, меньшуха Скорова.

– Владка, глянь, до чего парень здоровый, – шептала Белянка. – Волос-то, волос какой темный. Это чьих же кровей он? Верно говорят, имя роду не запросто так дается. Иной раз блазнится, что в зенках у него пламя багровое48! Чермные все такие, как разумеешь? Вон дядька Вадим вроде доброй, а все одно, жуткий. Видать, по молодости тоже лютовал.

Рыжая указывала на Глеба, с того и Владка снова принялась смотреть на непростого воя. Приметила и косу долгую, и темень глаз, и косматую бороду, которую время от времени, он принимался гладить. И наново вспомнила Нежату, что тянул руку к косе, когда одолевали тяжкие думки.

– Чего молчишь-то? Язык проглотила? Ох, я бы поела. Пузо к спине прилипло, – сокрушалась Беляна, оглядываясь на шалаш насадный: возле него копошился человек, вытаскивал хлеба, мяса вяленого и пареную брюкву. – Пойти что ль, пособить? Глянь, горбушка какая румяная, не иначе хрусткая, а мякишь-то, должно, беленький. И брюковка последняя об этом годе. Когда ещё её пожуешь?

Рыжая помаялась малое время, но не выдержала и метнулась помочь. Человек – мужичок невысокий – улыбнулся ей и кивнул, мол, лишние руки завсегда в радость.

Владка жалостливо смотрела на подругу, разумея, что голод в ней неизбывный, вечный. По своей недоле редко бывала сыта, потому и ела завсегда жадно. Вздумай кто отнять ее кус, так и рычала бы не хуже самого Чермного.

– Опять лезет в думки, – Влада бормотала тихонько. – Кто ж ты, Глеб Чермный? Зачем боги тебя послали мне навстречу? Чего ждут?

Говорила сама с собой да и поняла – Светоч только при Глебе силу свою являет. Вмиг припомнила, что держала оберег в руке, когда дядька Вадим был опричь, еще и плечом её касался! Владка холодным потом покрылась: испугалась до дрожи. А малое время спустя, разумела – любопытничает больше, чем боится. Узрела в том замысел богов, и порешила смотреть тихонько за Чермным, примечать и раздумывать – к чему он попался ей в яви и как дар её иссякший через него течёт.

Насада шла скоро: ни волны высокой, ни дождя. Владка жизнь посреди леса вела, а тут и простор, и небо большое, без края и конца. Загляделась ведуничка на воды светлые, на облака сизые и зелень новую, не успевшую взрасти и потемнеть. Дышала глубоко, вольно, будто скинула с плеч давешние невзгоды. Радовалась за Добромилу, что ушла в Навь успокоенной, ждала встречи с Нежатой и глубоко в себе таила горячую надежду на проснувшийся дар.

Белянка принесла снеди: брюковку и кус хлебца с тонкой лентой вяленого мяса. Пожевали, пошептались о Глебе, которого рыжая боялась до икоты, а потом и запили все студеной водицей из большой бадьи, что стояла у бортеца невысокого. Так и день пересидели: успокоились, обнадежились.

– Таба-а-а-ань49! К закату! Наля-а-а-аг! – у кормила громко кричал насадник. – Ночуем!

Насада послушно встала, дрогнула и пошла чуть назад по течению, а малое время спустя, прочно угнездилась близ пологого бережка. Работные шестами удержали, укрепили надёжно.

– Владка, и чего расселась? – шипела рыжая. – Шевелись, инако однодеревка50 без нас уйдет. Идем нето, кашеварить пора. Горяченького надобно.

Пришлось вставать с нагретого мягкого тюка и идти за Белянкой, которая уж бодро семенила к борту и тянула руки к работному, что сажал народец в лодчонку.

– Давай, красавица, подмогну! – молодой парень качнулся к Владе, но замер, глядя ей за спину.

– Ступай. Без тебя есть помощники. – Тихий голос Чермного прошелестел опавшей листвой.

Владка обернулась, едва не вскрикнула, когда увидала тёмный взгляд Глеба и вмиг припомнила рыжую, которая все твердила, что в глазах его лютых багрянец полыхает. Присмотрелась ведунья, но не приметила ничего, кроме суровости. Разве что чуть тоски потаённой.

– Что застыла? Уйдет лодка, так по воде придется. Ты рыба, чтоб плавать? – подхватил Владу, словно пёрышко какое и передал с рук на руки работному.

Владка задохнулась от силы, что потекла борзо по жилам, но и иссякла скоро: Глеб руки отнял проворно, будто ожёгся. Но и этого мига хватило, чтобы узрела ведунья малую толику Глебовой доли: пламень, дым чёрный и надсадные людские крики, а промеж того звон мечный и тошный хруст костей. Следом провидела злой лик отца его и горькие рыдания матери.

Пока провздыхалась ведунья, однодеревка уж ткнулась узким носом в бережок песчаный. Народ повыскочил и разбрелся кто куда. Белянка голодной псицей неотступно шагала за мужичком давешним, что нес в одной руке котёл большой, а в другой – мешок со снедью. Дядька Вадим ругался с работным, тот отбрёхивался, да так потешно, что люд посмеивался.

Малое время спустя, другая лодчонка пришла от насады. Владка отвернулась и зашагала подальше, не хотела наново смотреть во мрак Глебов: тоской окатывало, будто недугом сковывало. По пути поманила за собой Беляну и увела за сосны, на берег светлого и тихого Волхова. Там умылись, косы переметали, скинули надоевшие за долгую дорогу сапожки, дали роздых белым ножкам.

– Ау! Красавицы загорянские! Где притаились? – Дядька Вадим вышел из-за дерев. – Так и кулеша не пошамкаете. Что уставились, бестолковые? В большой семье ушами не хлопай, бери ложки и черпай в ряд.

– Благо тебе, дяденька, – Белянку как ветром сдуло, на бегу уж крикнула: – Владушка, чего ж ты? Идём скорее!

Влада и сама поднялась с тёплой травки, сапожки натянула, но уйти не позволил сивоусый:

– Постой-ка, ведунья, – замешкался, будто слова искал потерянные, – чую, девушка ты незлобливая. Гордая, то правда,