Руки убрал, еще и вытер о рубаху. Раздумывал всего лишь миг, а потом высказал недовольно:

– Силу. Много. Иная она, не в Яви рожденная, разумеешь? К таким подаркам завсегда с опаской надо, ведунья. Правь и Навь щедро дарят, но и ответа ждут. А в расчет могут все отнять. Я силы не просил, не уговаривался, стало быть, забрать могут все, чего только пожелают. Это не моя стезя, выбор не мой, и такой доли я для себя не хочу. Разумела? Ты ведунья, чай, знаешь, чем оно грозит и как отдариваться, а я человек, и такие игрища не по мне. Не лезь ко мне, рук не тяни. Уж сколь раз просил? Видно, не просить надо, а в голову твою дурную вколачивать.

– Глеб… – сказала так, будто и не слыхала, как ругается, – сама не пойму. Ты силу чуешь, но и я тоже. А так разве бывает? Если один силу дает, то себе уменьшает, а другому прибыток. А тут и тебе, и мне.

– Ты волхва, тебе и ведать. А меня избавь от такого, не тяни за собой в омут. Была бы умная, давно бы уж оберег свой проклятый в речку забросила. Надо тебе живи лишаться раньше времени? Что, что смотришь, глупая? – выговаривал, но и сам смотрел, да так, что больно становилось: от красоты Владиной, он счастья чудного, которого и сам Глеб разуметь не мог.

– Нет, – головой покачала, – не брошу. Мне его бабушка дала, а она мудрая была, знала, что дурного мне не сделает.

– Как знаешь, – встал с кулей, отошел подальше, да почуял тоску, будто чего лишился. – Влада, не лезь. И так добр к тебе сверх меры. Верь, не будь ты Скор, поучил бы, да больно, – врал, не морщился, знал, что не тронет, скорее сам себе руку отгрызет, но ей худого не сделает; с того и злился, и брови супил, и пугал.

– Нежата твои слова услышит. Провидела я, что твоя рука будет на его плече лежать, а его на твоем. Замиритесь, – прошептала и улыбнулась, все так же скупо, как и всегда.

Не сдержался Чермный, вызверился, подступил наново к ведунье:

– Не смей. Знать не хочу, что ждет меня. Видал я дурней, что за каждым чихом к волхвам бегают. Своим умишком не живут, ленятся. Племя волховское на беду людям дадено. Без вашего слова проживу, долю свою сам сотку и никому не позволю хоть малую нитицу вытянуть без моей на то воли. Разумела? – шипел, слова гневные, будто ядом сочились.

– Чудной ты, Глеб Чермный, – смотрела с интересом, едва не любовалась. – Иной бы рад был, а ты… Слово твое услыхала, более не стану о доле твоей рассказывать.

– То-то же, – с трудом оторвал взгляд от красавицы и пошел искать дядьку Вадима, просить, чтоб обкорнал бороду.

А как иначе? Новоград завсегда встречал по одежке, да по пригожести. Глеб злился, разумея нелепие, но знал, зачем идет и чего хочет стяжать. А борода-то отрастет, никуда не денется.

Глава 10

– Владка, ты глянь, народу-то, народу! И как они не передавят дружка дружку? – Белянка крепко держалась за торбу свою, прижимала ее к груди, как иная баба дитя, вертела головой своей вихрастой, по сторонам смотрела.

Влада и сама обомлела, когда увидала причал Новоградский. Насад видимо-невидимо, вокруг люди бегают, тюки таскают, бочки катят. И крик, и смех, и плачь. Промеж того и стук молотков, и едкий запах выделанных кож, и зазывы купцов.

Торговые ряды начинались прямо у реки, за ними и овины, и конюшни, и стойла для скотины. Пёстро, да шумно, хоть жмурься и уши затыкай. Тётки-торговки звонко кричали, манили купить хоть пряник, хоть бусы, хоть ткани кус. Одна горластая до того надсаживалась, что Владке сей миг и захотелось тех пирогов, что расхваливала бойкая бабёнка.

Шныряли меж лотков детишки, высматривая чего-то, шустрили девки – нарядные, веселые. Парни словами кидались, приманивали красавиц, сулили угощение сладкое. Богатые бабы ходили гордо, без торопливости, будто показывали родовитость свою. Хвастались нарядами шитыми, бусами в пять рядов и золотыми тяжелыми котлами. Убрусы белые, сапожки красные, щеки румяные и пухлые. Вои суровые с тяжелыми мечами о чем-то уговаривались, стоя по трое, а то и больше, пятная яркость тёмным своим доспехом.

– Ох, ты ж… – Беляна дышать забывала. – Владушка, ты только погляди, сколь народец-то тут богатый. В золоте все с ног до головы!

– Что, рыжая, не передумала за меня идти? – Голос Чермного напугал Владу, едва не до взвизга.

Обернулась и обмерла! Глеб – высокий, крепкий – с тугой косицей на затылке и ополовиненной бородой, поблазнился Нежатой! Всё нем – и стать, и рука, лежащая поверх рукояти огромного меча, и взгляд властный – напомнило мужа. Чуть провздыхалась и разумела, что окрас иной. Нежата посветлее: и глазами, и волосом, и кожей. Слёзы навернулись, когда поняла, сколь долго не видела любого, сколь давно не смотрела в дорогие глаза. Позабыла, какой он, да так позабыла, что чужого парня приняла за него.

Тоской сердце сжало, дурное почудилось. Влада любовь свою крепко берегла, в себе носила, как великий дар, как счастье огромное. Но не ведала, кто она теперь для Нежаты – обуза докучливая или его пташка, которую сулился лелеять и голубить до конца дней своих.

Отвернулась поскорее, но поняла, что Глеб смотрит на нее, да так тревожно, что по спине едва пламя не льется.

– Теперь и не знаю… – Беляна, видно, растерялась, оглядывая Чермного. – Вечор бирюк-бирюком, а нынче молодец пригожий. К такому и подойти боязно, вдруг рубаху твою измараю или корзно53?

– Не беда, рыжуха. Запачкаешь, так я новое справлю. Да и тебе обновок перепадет, верь. Только знай, я кусаться стану, ты уж терпи. Зато в золоте ходить будешь, в бусах до пупка, да не в один ряд. Ну как, сговоримся, нет ли?

Влада знала, что Чермный потешается, обиделась за подружайку:

– Не ходи за него, Белянушка. Он всю живь тебе отравит, изгаляться станет. Никакого золота не захочется. Злобу свою нянькает, и других злыми делает, – говорила, да сама не разумела, с