крикнул Лютый и первым пошел на татей45!

– Владка! Тикаем! – Беляна тянула за рукав, да так сильно, что едва не порвала крепкий охабень. – Чего сидишь?!

– Тихо, уймись, – дёрнула рыжую и потянула под возок. – Куда бежать-то? Там татей полон лес, живи хочешь лишиться?

Беляна проворно сползла под воз и улеглась на землю, еще и голову руками прикрыла. Влада устроилась рядом, но смотрела во все глаза на кровавую сечу.

Глеб не метался меж татей, вышел прямиком на здоровущего мужика и снес тому голову. И все плавно, будто нежно. Владка захлебнулась собственным криком, разумея, как страшен Чермный в рати. И ведь всё без торопливости, без суеты: работу работал привычную, жатву собирал кровавую во славу Перунову.

Вои Чермного без окриков и посвиста крошили ворога. Сивоусый поживший вой и тот рубил без устали, да скупо так, без замаха, будто силушку берег. Влада сей миг и поняла, что не ярятся вои, а что ж будет, если сойдёт на них гнев ратный, тот, каким наделяет грозный Перун? Испугалась, да не за себя, а за Нежату! Ведь Чермный шел в Новоград, чтобы Скоров извести: помнила Белянкин сказ, переданный торговым человеком.

Лежала Владка под возком, просила Ладу Пресветлую оборонить и Нежату любого, и ее, сошку мелкую. А тем временем мечный звон все громче становился, все отчаяннее кричали посеченные тати. Влада все ж зажмурилась и глаз не открывала, боялась смотреть на кровяное крошево: ведунья в ней выла горько, разумея, сколь много жизней уходит на мост, сколь боли и страдания опричь.

Вроде требу клала всего лишь миг, а сеча уже и закончилась. В мрачном лесу слышны были только посвисты убегавших татей, да стоны оставленных ими людей. Рядом с ней захрустело жутко, с того и поняла ведунья – добивают. Малое время спустя, стало совсем тихо.

– Не сбежала? Надо же, разумная. – Голос Чермного напугал Владку едва не до визга, а уж потом и он сам – тёмный, большой и страшный.

Склонился до земли, смотрел на нее, лежащую в пыли, улыбался скупо, будто щерился. Владка не снесла его тёмного взгляда, посмотрела на большой меч, с которого капала кровь алая, питала землю, отдавала жуткую дань грозному богу Перуну.

– Вылезай, Влада Скор, – молвил и руку протянул.

Она затряслась, но себя не уронила: выползла сама и отряхнула подол бабьей рубахи:

– Дальше-то куда? – и спросила негромко, а всё одно, голос дрогнул, зазвенел высоко.

– В Вешень. Отойдем до озерца, заночуем, а поутру на насаду и в Новоград, – он смотрел прямо в глаза, будто думу думал. – Не трясись, не трону. С бабами отродясь не воевал. Разумела?

Влада кивнула и забралась на подводу. Чуть погодя, к ней подлезла скулящая Беляна и прижалась крепенько. Испугалась до икоты, выла тихонько. Видно, боялась воев Чермного ничуть не меньше, чем татей на лесной дороге.

Тронулись, спустя малое время, когда отволокли с дороги тела мертвяков. Владка едва уши не зажала, когда под колёсами возка захрустело, увидала руку с растопыренными пальцами: осталась на страшной дороге без тулова хозяйского.

Проехали подальше от страшного места, и встали опричь озерца. Владка понять не могла, как просто всё, но и жутко. Вот только что кровь и смерть лютая, а тут и водица светлая, и зелень свежая, и птахи поют безмятежно. Тишь и благо вокруг, и нет смерти, нет крови и хруста костяного.

Вои притащили валежника, уложили костёр и запалили высокое пламя. Оська – Влада помнила имя парня – принялся устраивать котёл с водой над огнем, кидать в него крупы, сыпать мясца вяленого. И такой дух пошел по поляне, что у Владки в животе заурчало.

– Кулеш46, Владка, да сытный! – Белянка, оголодавшая в пути, едва не тряслась. – Идем-ка, поможем кашеварить.

И пошла без боязни. А как иначе? Голодное пузо еще и не на такое толкает. Влада уселась на бревно, принесенное воями, стянула с себя охабень и бросила опричь. Смотрела, как ратные шли к озерцу, на ходу скидывая рубахи и порты. Отворотилась. И то правда, не глядеть же бабе на голозадых. Плескались долгонько, вернулись к костру, когда уж варево дошло. Наскоро переметали чистыми тряпицами царапины, изумляясь, что все целы, нет ран и крови скорой.

Влада поманила к себе Беляну, и потянула умыться. На песчаном бережку спокойно: вода плескалась тихо, стучалась о твердь, но не зло, ласково. Ключи студёные били прямо из отвала песчаного, покрытого малыми кривыми сосенками. Там и укрылись подруги: полоскались тихо, сторожко оглядывались по сторонам, но так и не приметили никого из мужей. Переметали косы, достали свежие рубахи, отряхнули охабени и пошли к огню.

Беляна безо всякой робости уселась на бревно, потянула из торбы хлеба кус и ложку. Оська поставил перед ней плетеный коробок, доверху наполненный варевом. Та и не стала медлить, принялась метать, да так, как ест голодный пёс.

Влада приняла из рук сивоусого мису и ела тихо. Замечала взгляды воев, видела, как смотрит сам Чермный, и как опускают глаза купец и обозники.

– Скажи-ка, Влада, ты и впрямь знахарка? – сивоусый присел рядом. – Вот ноют у меня колени по осени. Так это к чему?

Влада отложила ложку и миску, обернулась к пожившему и в глаза ему заглянула, мол, кто ты, мил человек? А тот и понял:

– Я Вадим Чермный, дядька Глебов. Так что про коленки-то скажешь?

Вои слушали не без интереса, да и сам Лютый уставился на Владу, как на диво какое.

– Большой ты, дяденька, и поживший. Вот коленям и тяжко тебя держать. Ты ходи поболе своими ногами, не лошадиными. И ешь мяса коровьего сверх меры, щей погуще на кости. Масла, яиц.

– И все? Да ну. Чтой-то за ведунья такая? Иного-то нет ничего? – тучный дядька насупился.

– Иного нет, дяденька. Станешь меньше, будет легче, – глядела без злости, зная, как иной раз тяжко бывает вот таким болезным. – Ты, вижу, жирного любишь, так умерь. Оно и для другого не без пользы. А как щавель вылезет первый, так и его ешь.

– Тьфу, пёсий нос, я тебе не телок, чтоб траву жевать, – осердился, но вроде как не сильно.