Надо же было ему, преданному солдату короля Карла, найти свою избранницу в семье родни изменника Паткуля! Знал бы его отец, достойный ветеран походов отца нынешнего короля, из какой мятежной семейки младший сын хочет взять ему невестку!

Впрочем, старый Крузе сам иногда спьяну отзывался о молодом короле в таких нелестных выражениях, что Йохану хотелось сцепиться с родным отцом врукопашную! Ну, значит, будет у старика достойная невестка — тоже за словом в карман не полезет, вот вместе и примутся ругать Его Величество… А матушке и сестрам Марта наверняка понравится — веселая, озорная, добрая, золотые руки…

Дочка пастора Бьорка Анна — та, конечно, поплачет! Жалко ее… Однако сама виновата: раньше нужно было быть посговорчивей!

Что ж, на каждого Самсона найдется своя Далила. От любви не уйдешь! Так, кажется, говорил пастор Бьорк из Уппланда?!

Когда Марта на очередном свидании сообщила Йохану поразительную новость — пастор Глюк наконец-то захотел его видеть! — молодой солдат начал готовиться к этой экспедиции с особой тщательностью. Отпарил разогретым в очаге камнем и мокрой тряпицей с мундира застарелое пятно от ружейной смазки и аккуратно подшил начавшую отрываться вдоль борта подкладку. До яростного блеска надраил щеткой из конского волоса медные пуговицы и пряжки амуниции, а ботфорты смазал настоящим свиным смальцем. Наконец, одолжил у лейтенанта Хольмстрема почти новый замшевый камзол (одеть под мундир вместо своего, из вытертой лосины), у ротного писаря Нильса — модный галстух из белого шелка (не полагавшийся по артикулу, но такой красивый!). Гладко выбрился, смотрясь в осколок зеркала, и завил усы. Наконец, прицепил палаш, и без дополнительного ухода всегда находившийся в безупречном состоянии, и выступил в поход за сердцем Марты.

Дабы не показаться высокомерным захватчиком, Йохан оставил коня меланхолически жевать невкусное прошлогоднее сено на конюшне, а сам скромно подошел к дому пастора пешком. Ему открыл пожилой работник с плоским невыразительным лицом, по-видимому, латыш, и посмотрел на прославленный мундир Уппландского полка с тяжелой ненавистью. Но в дом все же впустил и даже шляпу проворно принял. Пришлось, следуя этикету, принятому в приличных домах, также отдать этому разбойнику палаш, что Йохан и сделал с таким тяжелым сердцем, словно складывал оружие перед неприятелем. «Верну я, парень, твою железную оглоблю, не бойся», — дерзко буркнул мужлан и скрылся в прихожей.

Потом послышались девические хихиканья и перешептывания и вместо Марты в прихожей появились ее сестрицы, которые улыбались ему так, словно он пришел просить руки каждой из них. Девиц разогнал уже знакомый Йохану противного вида парень. Он скорчил кислую высокомерную мину и гнусаво заявил:

— Я Эрнст Глюк, старший сын господина суперинтенданта святой Лютеранской церкви в Ливонии. Если вы не знаете, герре солдат, наш дом освобожден от постоя милостью шведского короля, так что вам здесь делать нечего!

Йохан сдержал сильное желание вздуть нахала прямо здесь, в прихожей, вежливо поклонился и кротко заметил, что пришел по личному приглашению пастора. А затем не удержался и добавил, вложив в эту ремарку всю силу своей иронии:

— Впрочем, вы могли об этом не знать. Понятно, что преподобный пастор не стал бы посвящать ребенка в свои планы.

Паренек поперхнулся, словно проглотив целый стакан уксуса, но родителей все же позвал. Перед Йоханом предстал златоуст из Мариенбургской кирхи — высокий, элегантный, словно светский кавалер, и показавшийся сейчас, в домашней обстановке, еще значительнее. Он вышел под руку с важной пасторшей, родственницей изменника Паткуля. Дама при ближайшем рассмотрении оказалась весьма недурной наружности и, хотя изо всех сил старалась держаться строго и неприступно, оглядела симпатичного солдатика с видимым интересом.

Йохан еще раз поклонился. Пастор просто, но с достоинством протянул ему руку. Улыбка у господина Глюка была мягкая и добрая, и Йохану он вблизи очень понравился. Чета Глюк проводила гостя в столовую, где был накрыт длинный, темного дерева обеденный стол. Йохану раньше доводилось бывать в шляхетских домах в Польше. Он отметил про себя, что в отличие от обильных, но поданных помпезно и безвкусно панских обедов сервировка здесь была изящная, а еда, напротив, скромная. Ему предложили стул напротив главы семейства, а потом в комнате стало удивительно ясно и тепло — появилась Марта. Она даже не вошла, а вбежала — радостная, веселая, легкая, и Йохан не мог не заметить, что пастор искренне обрадовался ее появлению, а вот пасторша — едва ли.

Обед прошел в не совсем удачных попытках поддерживать светскую беседу о родителях и родном крае Йохана, о позднем приходе весны и доблестях шведского оружия. Марта прислуживала за столом своему воспитателю и его супруге, словно заправская служанка в дворянском доме, что не мешало ей не сводить со своего драгуна обожающего и тревожного взгляда. Йохан, как и всякий солдат, не считал зазорным за званой трапезой наесться впрок на пару дней вперед. Однако на сей раз он благоразумно воздержался от типичного военного обжорства и ограничился тем, что выпил бокал мальвазии — для храбрости. Все собравшиеся прекрасно понимали, что собрались не ради обеда, а ради того, что за ним последует.

Когда с едой было покончено, господин Глюк отослал Марту на кухню, а супруге прозрачно намекнул, что ей не повредит послеобеденный отдых. Он хотел поговорить с Йоханом один на один. Уходя, Марта ободряюще улыбнулась своему возлюбленному, а пасторша только холодно кивнула.

— Я слышал, молодой человек, что вы… как бы это сказать… хороший знакомый моей Марты, — начал пастор. Было видно, что этот красноречивый оратор, как и многие служители церкви, не может найти подходящих слов для простых житейских вещей. Так что Йохан счел возможным вывести его из затруднительного положения, а заодно, по кавалерийскому обыкновению, устремился в решительную атаку.

— Преподобный господин пастор! — решительно заявил он. — Я очень люблю вашу воспитанницу и хочу на ней жениться!

— Только и всего? — с улыбкой спросил пастор.

— Только и всего! — в тон ему ответил Йохан.

— Хотелось бы полюбопытствовать, насколько надежны ваши чувства, молодой человек? — Пастор пытливо прищурился.

— Если бы они не были надежны, не стоило бы вовсе об этом говорить! — гордо ответил Крузе. — Я солдат и знаю цену слову. Слово солдата Швеции в вопросах чести нерушимо, как гранит шведских скал. А вам доводилось бывать на моей родине, господин пастор?

— Увы, неоднократно, — поморщился пастор Глюк. — Не скажу, чтобы эти поездки оправдали мои надежды или оставили у меня добрую память…

— Я вижу, господин Глюк, вы не очень-то любите нас, шведов. Напрасно! Не говорил ли наш Спаситель, что во Христе несть ни эллинов, ни иудеев? — Йохан не зря любил слушать уппландского пастора Бьорка. Он мог, когда понадобится, блеснуть цитатой из Евангелия.

Преподобный Глюк долго и внимательно посмотрел на Йохана. Что-то неуловимо знакомое почудилось пастору в этом юноше, облаченном в шведский мундир, — в его манере говорить остроумно и смело, словно вызывая собеседника на словесную дуэль, в честном и светлом взгляде, в этом немного наивном преклонении перед понятием солдатской чести. «Бог мой! Как же он похож на покойного Скавронского, этот швед! — вдруг, словно молния, блеснула мысль. — Тогда понятно, почему Марта влюбилась в него! И он прав: как бы я ни желал добра своему народу, служитель Божий не смеет презирать человека только за то, что он швед…»