Дверь, ведущая в сени, со стуком распахнулась, и появился взъерошенный, как боевой воробей, княжич Александр, за ним, уцепившись руками в плечи мальчика, семенила голосящая княгиня Ростислава.

— Довольно, я сказал! — Александр вышел на широкое крыльцо княжеского терема, и стряхнул со своего плеча руки мачехи. Он весь раскраснелся от гнева, и кусал себе губы. — Виданное ли дело, чтоб ты меня пред батькиными дружинниками позорила?! Хочешь, чтобы мужики потешались надо мной и за спиной судачили? Ступай в терем, женщина, и не лезь в мужские дела!

— В терем?! А ежели что с тобой случится, а? Не пущу! Спать не буду, есть-пить перестану!

Александр отмахнулся от мачехи и бегом спустился с крыльца. Тут же, на просторном дворе его уже ждал оседланный вороной конь, а рядом — полдюжины вооруженных и готовых вскочить на своих скакунов ратников. Все они скрывали улыбки, наблюдая за тем, как юный князь отбивается от заботы княгини, не отпускавшей его на охоту. Княгиня Ростислава, еще молодая и красивая женщина, дочь знаменитого на русских землях князя Мстислава Удалого и верная супруга Ярослава Всеволодовича Переяславского, кинулась догонять Александра, который как ветер запрыгнул в седло своего коня. Ростислава перегородила ему дорогу, широко расставив в стороны руки и, плача, спросила:

— Что же ты, Олекса, по мне проедешь?!

— Уйди прочь с дороги! — лицо Александра исказилось, а руки судорожно сжали конский повод.

— Хочешь идти на охоту — пусть твой конь по мне пройдёт! — продолжала настаивать княгиня, обливаясь слезами. — Не пущу, слышишь? Не пущу!.. Загрызет тебя серый волк, никогда себе не прощу! Уморю себя!

Александр с мучением огляделся вокруг, сгорая от стыда: на эту сцену сбежались потаращиться все обитатели княжеской вотчины. И дружинники, и разнообразные челядинцы, и девки — прислужницы княгини, и бабки-приживалки. На крыльцо вышли два брата Александра — старший Фёдор, и младший — семилетний Андрей, а с ними дородная мамка-нянька, ходившая за пятилетней Аленой — единственной пока дочерью Ярослава и Ростиславы… Все, сдерживая смех, смотрели на стычку мачехи и пасынка.

— Не смей меня позорить, женщина, — предупредил княжич, снизив тон.

— Мал еще для иного позору! — ответила княгиня Ростислава. — Что тебе не имётся здесь, в Ярославовой вотчине? Куда тебя всё тянет? Все тебе угождают, все развлекают… А ты! Образумься! Вот вернется отец твой, князь Ярослав, тогда оденет на тебя узду! Уж он-то не позволил б тебе идти охотой на волка-людоеда!

Княжич уставился на мачеху горящим взором: он старался сдержать злость, рвущуюся наружу — княгиня же упорствовала в своём. Его глаза, так напоминавшие отцовские, сцепились с полными слез, дышащими добротой и любовью, очами Ростиславы. Гнев исказил лицо одиннадцатилетнего Александра и зрители, собравшиеся во дворе, невольно подметили что-то языческое и дикое — чуждое православному духу — в чертах его юного лица. Одетый в удобные и легкие одежды, какие требовались охотнику, с кривым кинжалом за пазухой, луком и колчаном со стрелами-срезнями на седле, Александр замер на коне, неестественно выпрямившись, словно палку проглотил.

— Олексашенька! — обнадёженная его долгим молчанием, залепетала ласково Ростислава. — Олексашенька! Ну хватит серчать! Слезай с коня, айда в терем, там ты кваску выпьешь! Ну?

В ответ ей Александр стегнул витнем своего скакуна и с места развернул его: конь, вздыбившись, с громким ржанием рванулся в сторону, пролетел мимо крыльца, разогнал зевак у дворовых построек, и, таким образом обогнув княгиню, устремился к распахнутым воротам. Княжич звонко гикнул, и ратники, услышав клич, вскочили на коней и устремились за ним. Подняв облако пыли, они скрылись за воротами вотчины.

— Куда же ты! Олекса! Олекса! — в отчаянии запричитала княгиня, беспомощно проводив глазами пасынка и его спутников. Несмотря на все её старания, они улизнули и только Бог ведал, что могло случиться с Александром!

Ростислава ухватилась за сердце, зашаталась, и упала бы, если бы не заботливые дворовые бабки, подхватившие её под руки. Кудахтая, они отвели княгиню в терем, где, усадив в светелке подле окна, привели в чувство студеной водой. Ростислава, отойдя от помраченья, вновь залилась слезами; её не утешила даже Алена, прибежавшая к матери. Княгиня отослала дочь с нянькой, чтоб та не печалилась рядом с нею.

Старухи меж собой, собравшись кружком в сторонке, шептались, спрашивая друг друга, что же произошло меж княжичем и его мачехой. А оказалось вот что: вблизи Переяславля этим летом объявился волк-людоед, загрызший уж с дюжину крестьян чуть ли не у самых городских стен. Люди всполошились, нашлись добровольцы — решили облаву устроить, вытравить косматого да и снять с него шкуру. Узнав о сём, Александр пришел в восторг и объявил тотчас, что тоже будет участвовать в травле вместе со своими телохранителями. Это обрадовало добровольцев, всё-таки княжеские ратники не крестьяне да холопы — а надежные воины и опытные охотники. Княгиня Ростислава, сведав про планы пасынка, ужаснулась и попыталась остановить его. Но разве княжич будет слушать её?… А князя Ярослава нет; в Суздале он, где собрались многие знатные и могущественные князья на великий совет: там Ярослав решает судьбу Михаила Черниговского. Так что некому образумить княжича, некому одёрнуть да приструнить! А охрана Александрова выполнит любой каприз мальчишки.

Княгиня, не желая, чтобы её расстройство видели столпившиеся в светёлке приживалки, велела им уйти, позволив остаться только одной — Дуняше, той, что доверяла и с которой одинокими вечерами вела долгие беседы. Ей она и принялась выговаривать свои тревоги и боль:

— Ох, горе мне, горе!.. Ох, ноет сердце, не могу! Как же могла я упустить сына на эту охоту? Что ж делать мне, несчастной?!..

— Не убивайся так, милая! — сказала бабка ласково. — Не один же Александр отправился на охоту, охрана его с ним. Они его оборонят от опасности. Оборонят!

— Дуняша, Дуняша! — зашептала Ростислава. — Как не убиваться? Пусть не носила его под сердцем, пусть не рожала в муках, зато люблю его пуще, чем если б родным был!.. Помню, принесли его ко мне в светелку: улыбку, глазки его увидела и поняла: моё это дитя, что воля на это божья! Сама его пеленала, купала его, кудри его расчесывала гребенкой, выхаживала!.. А он? Не любит меня Олекса! Ой, не любит!

Когда бабка принялась разубеждать её, она прибавила горько:

— Не любит! Забирали у меня Федю, чтоб кормильцу передать — так он плакал да голосил как резаный, всё прибегал ко мне да на коленях у меня хоронился от своего наставника! Андрюшу забрали — он меня умолял остаться с ним, а сейчас порою приходит в светелку и ласково