— Ты это, — встал в дверях, — помочь мне завтра сможешь?

— В чём?

— Мне водосточку надо подправить, тут ураганы были, один повалил сосну и прямо на угол крыши. От тебя потребуется немного, только подать кое-что.

— Да, без вопросов.

— Вот спасибо, — и удалился.

И пора бы уже идти спать, только ноги точно к полу приросли, а на плечи, будто по ведру цемента поставили. Соколова ломало. Кто он, где живет, чем занимается, почему оказался в том вертолете и что происходит с ним здесь? Почему так тянет к женщине, которая его явно не переваривает. И Паша, этот мальчик не кажется чьим-то чужим милым ребенком, в его взгляде, улыбках или кривляках есть что-то очень близкое, знакомое. Особенно, когда парнишка становится серьезным и концентрируется на каком-нибудь деле. Его ни конфетами, ни планшетом не заманишь, если он чем-то занят. Вроде мелкий совсем, а такой собранный, упертый. Пока с крыльями для совы возился, все пальцы себе исколол, но и слова не сказал, разве что сердито сопел себе под нос.

Так и сидел до часа ночи, прокручивая в голове то сон, то сарай, то игры с Пашей, то разговор с отцом Лизы. Все это будто какие-то кусочки одного целого. Только, чтобы увязать их между собой, нужно еще кое-что — его воспоминания. В глазах Лизы и ее отца слишком много неприязни, причина которой не в том, что они вынуждены кормить лишнего человека. Здесь нечто другое, более личное, более давнее. Может, они все-таки где-то пересекались, может, он когда-то чем-то обидел этих людей?

Вдруг со стороны улицы раздался треск, отчего Соколов дернулся.

— Твою мать, — глянул в окно, — так и заикой станешь, — после чего поднялся, испытав ноющую боль в области ребер, и пошел к себе.

Но ровно в тот момент, когда хотел выключить свет в коридоре, чуть ли не нос к носу столкнулся с Лизой. Она была в розовом махровом халате, с двумя косичками и маленькой кружечкой в руках. И она была прекрасна, за исключением одного — заплаканных глаз.

— Почему не спишь? — постаралась, как всегда, спрятать взгляд.

— Не спалось, — преградил ей дорогу, — а ты?

— Пить захотелось.

— Лиз, — хотел коснуться ее лица, но она отпрянула в сторону, — не бойся меня, я просто хотел сказать. Если мы и пересекались когда-либо, если я и обидел тебя или твоего отца, прости.

— Ты видимо переутомился. Иди-ка спать.

— Тогда почему глаза заплаканные? Почему ты каждый раз смотришь на меня с такой злостью?

— Позволишь пройти? — и сделала шаг вперед, однако Соколов сейчас же ее поймал. — Опять за своё?

— Знаю, полено где-то рядом, — усмехнулся, — но мне уже всё равно, — прошептал в губы, а в следующий миг поцеловал, правда, без грубости, без напора.

А Лиза ответила на поцелуй. Да, она рыдала в подушку все два часа, проклинала себя за всё подряд, ненавидела Соколова за то, что свалился им на голову. Но голова уже устала думать, устала болеть, как и сердце.

И не успела опомниться, как оказалась в его комнате.

Евгений усадил девушку на кровать, сам же опустился перед ней на колени, а когда хотел развязать пояс халата, Лиза мигом пришла в себя.

— Какого дьявола ты вытворяешь? — оттолкнула от себя наглые руки. Идиотка! Он-то вытворяет понятно что, а вот что она творит?! Сама же растаяла, чуть лужей не растеклась. И с кем? С ним! С этим бездушным созданием!

— Мне показалось, ты не против, — уперся кулаками в кровать.

— Я против. И спать с тобой не собираюсь. Здесь тебе не придорожный мотель, где можно и поспать, и пожрать, и девочку вызвать на ночь. Это дом моего отца, мой сын спит за стенкой, — прошипела, глядя ему в глаза.

— Почему ты думаешь, что я хочу просто секса?

— А как еще думать? Как?

- Меня к тебе тянет, к тебе и твоему сыну. Не знаю, почему. Но факт есть факт. И если честно, уже и не хочется вспоминать кто я.

— Звучит наивно и глупо. Ты однажды все вспомнишь, а значит, тебе придется вернуться в свою реальность. Моё же место здесь. Давай не будем ничего усложнять. Я и мой ребенок — мы не куклы, в которые можно поиграть и бросить, когда надоест или станет неудобно.

— С чего ты взяла, что я собираюсь играть?

— Потому что тебе не двадцать лет, ты взрослый, наверняка состоявшийся мужчина, что, скорее всего, имеющий семью.

— А может, и нет никакой семьи? Или есть, но я в разводе?

— Или есть, или нет. К чему гадать?

— Знаешь, я пока сидел там, на кухне, всё думал… сопоставлял. Не верю, что я здесь оказался случайно. И тебе не верю.

— Это почему? — тут же напряглась.

— В твоем взгляде слишком много личного. На незнакомого постороннего человека так не смотрят. И на женщину, обиженную на всех мужиков мира ты не похожа. В конце концов, здесь твой отец и твой сын, а их ты любишь.

— Как ты меня уже достал, — и хотела встать, но он удержал на месте.

— Почему достал, Лиза? Чем достал? И когда успел достать настолько, что ты готова мне череп проломить поленом?

— Если сейчас же не отпустишь, я позову отца, а у него есть ружье. И поверь мне, соль в заднице станет для тебя настоящим откровением в мире страданий и боли.

— Теперь-то я вижу, ты много чего не договариваешь, — все-таки поднялся, отошел в сторону.

— Видимо ты сильно приложился головой, — скорее встала, — раз несешь такую ахинею. Почему я на тебя смотрю? Да всё просто. Ты с первого дня следишь за мной как коршун, втираешься в доверие к моему ребенку. Я боюсь тебя. Боюсь засыпать, зная, что в нашем доме какой-то мутный тип, который черт знает что держит в своей ушибленной башке.

— Выходит, мои слова для тебя вообще ничего не значат?

— Ничего, — и едва сдержалась, чтобы не назвать его по фамилии. — Хороших снов.

А вернувшись к себе в комнату, принялась ходить туда-сюда. Отлично! Доигралась! Он начал подозревать неладное. Хреновая же из нее актриса. И если он всё вспомнит, то может повести себя совершенно неожиданным образом. К Пашке его, видите ли, тянет. Говна ему на лопате, а не сына! Не заслужил! Ни разу! Как же быть-то? Как развенчать его сомнения? Видимо уже никак. Или как! И Лиза резко остановилась. Каким бы умным и проницательным ни был Соколов, он все-таки мужик, у которого сейчас кипит мозг. У нее тоже кипит, но она хотя бы себя осознает, в отличие от Евгения, который чувствует себя потерянным, выдернутым из общества, из жизни. Но, постойте-ка! Она что? Сочувствует ему? Жалеет?

— Господи, — опустилась в кресло, закрыла лицо руками, — как я устала…

Тут до ушей донеслись шаги. Кое-кто по-прежнему не мог уснуть, так же наматывая круги по комнате. Но спустя минут двадцать всё стихло.