Вдруг Бекки остановила свой взгляд на женских замшевых туфлях красного цвета, местами обшитые розовым и бежевым бисером, стоящих возле тумбочки в коридоре. Ребекка хорошо помнила, как когда-то их хозяйка утверждала, что эти туфли были изготовлены лично ей на заказ довольно известным модельером, и найти точно такие же просто невозможно. Бекки отпустила Патрика и, посмотрев ему в глаза, очень тихо произнесла:

— Ты же… Ты же говорил, что давно расстался с ней. Что между вами все кончено раз и навсегда…

Патрик хотел что-то сказать, но женский голос, раздавшийся из квартиры с вопросом: «Любимый, кто там?», перебил все желание. Единственное, что можно было тогда услышать от него, было громкое и сухое «Никто».

— Никто… никто, — горестно повторила Ребекка, направляясь к лестнице и уже не внимая суть дальнейшего разговора людей, находившихся в квартире на девятом этаже.

Почти на выходе из подъезда, мимо Ребекки прошла женщина, к которой обратился уже знакомый голос, доносившийся где-то с улицы, со словами: «Только давай быстрее, Эмма! Нам нежелательно опаздывать!». Покинув наконец-то стены чужого жилого дома и выбравшись на свежий воздух, Бекки увидела сидящего на лавочке с сигаретой в руках мужчину, с которым сегодня ехала в одном лифте.

— Это возвращение стоило того? — с доброй и приветливой улыбкой поинтересовался Винсент.

— Более чем, — кратко ответила Ребекка проходя мимо сидящего. Но сделав несколько шагов, вдруг резко остановилась и, повернувшись к собеседнику, спокойным и равномерным голосом произнесла:

— Вы ведь все это придумали? Верно? На самом деле, вы не отпустили ее…

— Почему? Отпустил, — настаивал на своем Винсент. — Но только ей удалось уйти не дальше лифта… В тот день во всем нашем доме на целых полтора часа отключили свет.

2006 г.

Тишина. Оглушающая и разрывающая изнутри тишина. Хорошенько прислушавшись, пытаешься словить звучание немало важного и уже родного голоса, а вместо этого время от времени доносятся лишь обрывки приглушенных посторонних звуков, отторгающихся собственным слухом, который принимает при этом ноющее и давящее молчание. И хочется его разрушить, проронив хотя бы одно, не имеющее смысла слово, но все никак не решаешься найти подходящего, и потому миришься и уступаешь неловкому молчанию. Тишина… Глупая и коварная тишина выступает в роли ответа тогда, когда не терпится услышать что-то совсем другое: более убедительное, обнадеживающее и выражающее полную ясность. А вместо всего этого — тишина… Глухая и нелепая тишина…

«Не молчи! Ну же, скажи что-нибудь/ Что угодно, но только не молчи! Видишь, он смотрит. Господи, он ведь ждет. Люси, не будь трусихой! Ответить ему… Ну, чего же ты медлишь?»

— Я тебя люблю, — все также размеренно, делая паузу после каждого слова, уверенно повторил Джастин, держа Люси за плечи и смотря прямо в глаза, от чего Люси, чувствуя себя как бы загнанной в тупик, резко захотелось вырваться и убежать. Немного помолчав, молодой человек продолжил:

— Пойми, я говорю это тебе не потому, что я хочу услышать что-то в ответ, нет. Я просто хочу, чтоб ты знала. И не кори себя за то, что тебе нечего мне сказать. Не надо. Я все понимаю, — произнес Джастин и отпустил девушку, отрывая от нее взгляд и переводя его куда-то вдаль.

«Слава Богу» — снова подумала про себя Люси и глубоко выдохнула.

Еще полминуты оба шли молча, уставившись при этом в разные стороны, каждый продумывал что-то свое. День был солнечный, и в воздухе приятно пахло весной.

Джастин, по-прежнему не глядя на Люси, слегка замедлил шаг и непринужденно, как ни в чем не бывало, произнес:

— Мне нравится твой шарф. Цвет красивый. Тебе идет.

— Спасибо, — весело и немного аристократично ответила Люси. — Мне он самой очень понравился. Правда… Хм… Не так-то легко он мне достался: пришлось за него немного побороться.

— Как? С кем это? — спросил Джастин, не сразу сообразив, о чем идет речь.

— Да, был там один дедушка, — начала рассказывать Люси, немного замявшись. — Ну в общем тоже хотел купить этот шарфик. Он просил, сильно просил. Но ты же меня знаешь?

— Да, — протянул Джастин, не скрывая улыбки, — если ты что надумала, то тебе непременно нужно это получить!

— Именно. И скорее всего отсюда все мои проблемы, — горестно призналась Люси. — Просто, я как увидела этот шарф и меня вдруг осенило — это должно быть моим! Ну вот как будто моя вещь, специально сделанная для меня. Любой другой человек будет смотреться с ней нелепо. И представляешь, мне даже пришлось на пятнадцать долларов больше заплатить, чтоб шарфик продали именно мне.

— А что же старик?

— А что он? У него, к моему счастью, лишних денег не оказалось. И трофей достался мне. Победа!

— А тебе человека не было жалко? — уже более серьезно спросил Джастин, приподнимая правую бровь так, как он обычно это делал при обсуждении важных вопросов.

— С одной стороны, было жалко. А с другой, — девушка выдержала непродолжительную паузу, — я же, в конце концов, не хлеб у него отняла. Переживет. Тем более что все было по-честному, и силы были равны.

— Ну это как посмотреть, — задумчиво произнес Джастин, ставя на данной теме жирную точку.

Пулей вылетев из магазина и почти пробежав несколько метров, Элиот Оттурвен резко остановился и, обернувшись назад, с весьма сумбурными мыслями недоброжелательно посмотрел вслед отдаляющейся девушке. Постояв еще пару секунд неподвижно, мужчина, шестидесяти шести лет, медленно, взвешивая каждый шаг, побрел домой. По дороге он размышлял о том, как ему сегодня в очередной раз не повезло. В жизни Элиота было много разочарований, десятки раз удача поворачивалась к нему спиной, но только сегодняшнее, казалось бы, незначительное невезение навеяло на него грусть небывалого масштаба. Мужчина думал о внучке. Он усердно пытался подготовить слова, которые ему предстоит сказать в свое оправдание, но, увы, не находил их. Он знал, что его любимый семилетний ангелочек ожидает такого подарка в свой день рождения, который ее дедушка сегодня так глупо упустил. Если бы он только знал, что все так обернется, то обязательно подкопил бы чуть больше денег, хоть и те, которые у него уже были, дались ему нелегко. Конечно, он купит что-то другое и ни в коем случае без подарка ребенка не оставит, но ему искренне хотелось подарить ей не просто какую-то вещицу, а именно то, чего она сама пожелала. Но не вышло. Элиот расстроился. Он по-настоящему ужасно расстроился. Для родной внучки этот человек готов был на все: свернуть горы, достать звезду с неба, перевернуть весь мир с ног на голову; а сегодня ему помешали какие-то злосчастные и ничтожные пятнадцать долларов. Обидно.

Вскоре, подойдя к своему подъезду, Элиот наткнулся на почтальона, который второпях попросил мужчину закинуть письмо в ящик тридцать первой квартиры, в чем мистер Оттурвен, естественно, не отказал. Поднявшись на второй этаж, Элиот, наконец-то, решился просмотреть заодно и свою почту, которой за последние два месяца накопилось целая куча, состоящая из бесплатных неинтересных газет и рекламных листовок. По-прежнему с головой погрузившийся в свои мысли, мужчина бегло просмотрел кипу бесполезной макулатуры, среди которой ошибочно затерялось кем-то ожидаемое, переданное от почтальона, письмо. Направляясь к своей квартире, Элиот Оттурвен машинально, без задних мыслей и малейшего сожаления, забыв о безобидной просьбе, опустил все, что было у него в руках, в мусоропровод, не подозревая о том, что, возможно, из того ненужного для него самого, что-то могло быть слишком важным для кого-то другого.