Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ланч в институте прошел, как и предполагал Гейзенберг, без пользы. Шансов для разговора с Бором, конечно, никаких. Наедине они не оставались, и, кроме того, похоже, Вернер произвел на присутствующих не лучшее впечатление, разглагольствуя об успехах германской дипломатии.
– Ты изменился, – сказал ему Бор.
– Нам надо поговорить, – решился Гейзенберг.
– Вряд ли это возможно.
– Прошу тебя, Нильс.
– Приходи вечером домой. Маргарет хочет тебя увидеть. Только, пожалуйста, не говори о политике.
Осенний вечер прохладен. Гейзенберг не ошибся, одеваясь почти по-зимнему. Дом в Нью-Карлсберге, знакомый хруст гравия под ногами, входная дверь Бора, рывок за знакомую рукоять звонка. Мальчуган лет восьми приоткрыл тяжелую дверь.
– Проходите. Вы Вернер?
Ребенок говорил по-английски. Это было странно.
Шаги. Гейзенберг обернулся.
– Мой дорогой Вернер!
– Маргарет, боже мой! Я несказанно тронут, что вы сочли возможным пригласить меня!
– Мы должны пытаться продолжать вести себя как люди.
– Да, да, безусловно… Маргарет, я так рад.
– Нильс сейчас будет. Познакомься, это Майкл. Он… – Маргарет замялась, подбирая слово, – он гостит у нас. Майкл, это господин Гейзенберг. Ты ведь знаешь, господин Гейзенберг наш друг.
– Майкл Фрейн, – по-взрослому представился ребенок.
Гейзенберг не скрывал удивления.
– Поразительная история, Вернер, – заговорила Маргарет, убедившись, что ребенка нет рядом. – Этот мальчик уникален, он wunderkind, – гений, причем в разных областях. С шести лет переводит Чехова. С пяти читает работы Нильса, Эйнштейна, Паули, Ферми, твои, конечно. Уравнения Шредингера решает быстрее Шредингера, а в квантовой физике разбирается точно не хуже Ганна.
– Конечно, Ганн ведь химик.
– Ты все шутишь, а ведь это поразительно. Его нашел Дирак где-то у себя в Бристоле и попросил Нильса заняться ребенком. И вот война. Мы даже не знаем, что сейчас с его родителями.
По лестнице спускался Бор. Гейзенберг вздрогнул: увлекшись рассказом про необыкновенного ребенка, он не услышал шагов.
– Прости меня, я навязался к тебе с этим визитом.
– Маргарет хотела тебя увидеть.
– Да, спасибо. Ты все еще ходишь под парусами?
– Я понимаю, ты в затруднительной ситуации, но нет – и на лыжах я тоже больше не хожу. Зачем ты приехал? Хочешь говорить о физике?
– Да, возможно…
– Над чем работаешь?
– Над разными вещами.
– Расщепление? – Бор говорил отрывисто.
Гейзенберг попытался смягчить разговор:
– В старые добрые времена мы с тобой регулярно совершали пешие прогулки.
– Да. В старые времена.
– Не желаешь ли пройтись сегодня вечером?
– Слишком холодно. Боюсь, в этом нет необходимости.
Гейзенберг размышлял. Он взвешивал все «за» и «против». Он не мог преодолеть чувства, что эта встреча обязательно даст ему нечто важное.
– Работаешь над бомбой? – вдруг спросил Бор.
– Похоже, в мире все, кроме тебя, работают над ней.
– В таком случае, я не хочу говорить. В комнату вошел Майкл и сел на стул в углу.
– Послушай, Нильс, бомба требует уран-235, а мы никогда не сможем выделить его достаточное количество.
– Я не хочу говорить.
– Чтобы выделить один грамм урана-235, потребуется двадцать шесть тысяч лет.
– Я не буду говорить!!!
– Вот, значит, как! – мелкое, злобное чувство захлестнуло Гейзенберга. – А я делаю реактор.
– Не желаю слушать!
– Как ты и предсказал в тридцать девятом, уран-238, непригодный для оружия, будет превращаться в новый элемент. Он в свою очередь распадется, и получится элемент, который можно будет расщепить, по крайней мере, так же быстро, как и уран 235. – Гейзенберг улыбался.
Бор замер, бледными губами тихо произнес:
– Плутоний.
– Плутоний, – подтвердил Гейзенберг.
– Я должен был сам до этого дойти.
– Зачем тебе? Ты же не делаешь бомбу. Ты же хочешь остаться чистеньким. Не волнуйся, сложи два и два, нам потребуется пятнадцать лет, слишком сложно технически и слишком дорого. Эта война давно закончится. Я уже сказал Шпееру. Они не рассчитывают на бомбу.
– Чего ты хочешь от меня? «Дай мне какую-нибудь подсказку, я чувствую, есть ключ. Я рискую жизнью, выдавая тебе секретные сведения, проговорись, дай мне ключ», – думал Гейзенберг.
– Маргарет! – резко вскрикнул Бор, будто прочитав чужие мысли. – Вернер уезжает, выйди проститься.
– Бор, пожалуйста, не выгоняй меня. – Гейзенберг испугался. – Все расчеты проведены. Критическая масса превышает тонну. Это вопрос отдаленного будущего, нужен большой реактор, слишком сложно.
– Господин Гейзенберг, – раздался из угла писклявый голос Майкла. – Почему тонна? Это ошибка. Вы опираетесь на уравнения рассеяния, посчитанные Перреном и Флюгге в тридцать девятом году, но они посчитаны для урана-238, а надо считать для урана-235. По моим прикидкам, нужно килограммов пятьдесят 235-го. Бор побледнел.
– З-за-молчи, – выдавил он. «Вот оно», – понял Гейзенберг.
– Маргарет! Мне пора идти, попрощайся со мной.
– Вернер, ты что, не пересчитывал уравнение рассеяния? – Бор начал приближаться к Гейзенбергу.
– Не пересчитывал, нет… Маргарет! Мне пора идти!
– Надо было считать, ориентируясь на уран-235. А ты не посчитал?
– Нет, не посчитал! А я не посчитал! Не по-счи-тал! Маргарет! – вдруг заорал Гейзенберг. – Да выйди же ты, наконец!
– Стой! – Бор решительно бросился к Гейзенбергу.
– Ну-ну, Бор, обойдемся без рук. Чего ты разволновался, мой дорогой? Не пятнадцать, так полтора года все равно уйдет.
– Не зачеркивай нашу дружбу, прошу тебя, остановись!
– У меня нет выбора. Попрощаемся? Бор в ужасе отшатнулся, сделал шаг назад, развернулся и медленно пошел к растерянно моргающему мальчугану. Задумчиво посмотрев на него, он с каким-то особым вывертом тяжело и смачно влепил ребенку такую оплеуху, что искры посыпались из детских глаз.
Герлах устал. Постоянные головные боли вконец измотали его. Проект «Уран» вошел в завершающую стадию, и он чувствовал, что не справляется с грузом ответственности. После возвращения Гейзенберга из Копенгагена концепция изменилась. Герлаху стоило больших трудов объяснять Шпееру, почему нужно пересмотреть подход, а главное, почему придется увеличивать финансирование. Еще бы, программа, рассчитанная на долгие годы неспешной работы, теперь должна была уложиться в 36 месяцев. Поверив Гейзенбергу и убедив руководство в возможности получить бомбу в ближайшем будущем, Герлах взвалил на себя ношу, которую уже не мог нести. Три года пролетели как один день. Ему казалось, что он превратился в старика. Гейзенберг, напротив, расцвел. Оставаясь мозгом проекта, Вернер успевал еще работать его лицом. Несомненно, это была приятная работа. Светские рауты, на которых высшие чины СС щеголяли в смокингах, галантные офицеры Люфтваффе в парадных мундирах, а красотки Рейха – в экстравагантных вечерних нарядах, редко обходились без его участия.