Конец. Титры.

«Тяжелая вода» – фильм Микеланджело Антониони; в главных ролях: Карл Вернер фон Гейзенберг – Ален Делон, Нильс Бор – Донатас Банионис, гросс-адмирал Денниц – Клаус Кински…

Макс вытер слезы. «Тяжелая вода». Его любимый фильм. Он по-настоящему правдиво передавал атмосферу тех драматических дней. И хотя правдивыми были только чувства героев, а не исторические детали, Макса это не волновало. Откуда Антониони знать правду, если ее знали только несколько самых осведомленных людей Рейха? Макс, конечно, входил в их число.

* * *

После ответного атомного удара Гитлер на 40 минут впал в ступор. Придя в себя, он начал орать, требуя немедленно расстрелять всю команду физиков во главе с Гейзенбергом.

– Где этот полужидок? Немедленно его ко мне, пристрелю собственной рукой. Он все-таки не успел. Мы не смогли опередить поганых американцев. А может, он продал наши секреты за тридцать сребреников, Иуда!

Шпееру потребовалось два часа и несколько порций коньяка, чтобы привести фюрера в чувство.

К вечеру Гитлера обуяли новые идеи. Он потребовал немедленного создания очередного заряда и скорейшей бомбардировки Лондона. Складывалось ощущение, что мозг вождя нации просто не выдержал кардинального изменения геополитической картины мира.

Геринг взял инициативу на себя и приказал Риббентропу до наступления утра начать стратегические переговоры об условиях перемирия. Речь Гитлера той же ночью записал на пленку актер-пародист под диктовку Шелленберга. Сам фюрер спал, получив от докторов изрядную дозу успокоительного.

Записанное выступление выпустили в эфир, когда пришло сообщение от Риббентропа, что атомный шантаж удался – перемирие достигнуто.

Более месяца Гитлер болел, приходя в себя после нервного расстройства. Перемирие между тем соблюдалось. Серьезных столкновений на линии фронта, которая теперь проходила по Москве-реке и Яузе, не было.

Вынужденная близость двух армий, стоящих друг против друга на расстоянии, позволяющем показать противнику голую задницу, как ни странно, потихоньку смягчала взаимную ненависть. Когда ты несколько недель, а потом и месяцев вынужден (под угрозой расстрела) сдерживать себя от желания пальнуть в эту самую задницу, волей-неволей становишься терпимей.

Всю зиму шли переговоры. Продолжились они и весной. К Гитлеру возвращались силы, а с ними и воля к продолжению борьбы. Он лично контролировал производство нового оружия.

12 апреля 1945 умер тяжелобольной президент Соединенных Штатов Америки Рузвельт. Гитлер перестал появляться на людях. Он замкнулся. Те, кто видел его в эти дни, сообщали о безумном блеске в глазах и усилившемся треморе.

22 апреля, в день весеннего равноденствия, он вызвал к себе Геринга.

– Герман, я принял решение. Сейчас, когда Альянс лишился лидера в лице Рузвельта… Сейчас или никогда. Да, я принял решение. Мы будем бомбить Британию.

– Адольф…

– Не перебивай. В этом оружии заключена магическая сила. Сама природа высвобождает свой гнев.

– Это безумие. Это самоубийство, в конце концов.

– Это приказ. Если ты со мной, Герман, Люфтваффе выполнит задачу. Я дам Шпееру неделю на подготовку. 30 апреля мы нанесем решающий удар. Если ты не со мной, – глаза фюрера потемнели, рука на мгновение перестала дрожать, – я смету тебя как грязного заговорщика.

Он сделал резкий жест. Безумие снова вернуло ему силу, которой он пленял людей в прежние годы.

– Адольф… – тихо сказал Геринг, а затем громко рявкнул: – Я с тобой, мой фюрер!

Дома, в Каринхале, утопая в необъятном кресле и перелистывая томик Жюля Верна, Геринг уже знал, что не выполнит приказ о бомбардировке. В те дни лидеры Рейха понимали друг друга с полуслова. Гиммлер впервые не вертел хвостом, а прямо сказал, что поддерживает Геринга. Борман, хотя и уперся головой в стену, как делал всегда в минуты тяжких раздумий, но прикидываться дураком не стал. С Геббельсом вообще никто разговаривать не собирался. Шпеер, этот и сам сновал по кабинетам, прося как-то повлиять на фюрера. 29 апреля Шелленберг пригласил к себе Макса и без лишних экивоков сообщил, что на завтра назначено важное совещание, надо ждать новостей, а вот отлучаться с работы не надо.

– И еще, – сказал Шелленберг, – завтра тот редкий день, когда вы можете доверять Мюллеру. Я полагаю, – он по-кошачьи улыбнулся, – это всё.

«Да, лучше не скажешь – это всё», – подумал Макс.

30 апреля в полдень Гитлер собрал приближенных. Он выглядел перевозбужденным. Произнеся несколько неважных слов, лидер нации попросил Геринга сообщить присутствующим о происходящем. Геринг был краток, сказав, что по поручению фюрера отдал приказ о бомбардировке Лондона, Ливерпуля и Бирмингема. Шум среди собравшихся. Гитлеру на минуту показалось, что эмоции недостаточно сильны для столь драматичного момента.

– Нам отпущены часы, именно часы – для того, чтобы завоевать победу. Наше единство теперь, как никогда раньше, обрело ту монолитность, которой я добивался многие годы этой тяжелой великой кампании, – решил он усилить впечатление.

Аплодисменты.

– Где самолеты, Геринг?

– Над Ла-Маншем, мой фюрер.

Шелленберг рассказывал потом Максу, что именно в этот момент в комнату вошла Траудель, личный секретарь Гитлера.

– Мой фюрер, ваше лекарство.

– Спасибо, Траудель, – Гитлер выпил порошок.

Кто-то всхлипнул. Гиммлер направился к выходу. Остальные стояли неподвижно. Фюрер обвел всех странным взглядом, пошатнулся и упал. Великая эпоха закончилась.

«30 апреля черный день немецкой истории». «Не выдержало сердце вождя германской расы». «Преемник Геринг» – вот краткое содержание утренних газет.

Макс помассировал затылок. Воспоминания о молодости, похоже, повышали давление. «Где Умберто? Что-то давно его не слышно», – подумал Макс.

Умберто не скучал, разглядывая в одном из последних залов музея фоторепортаж с похорон Гитлера. Макс прочитал его мысли.

– Мечтаете увидеть то же самое в Италии?

– Бог с вами, – испугался Умберто, – как можно. Долгие лета.

Он как будто даже слегка присел и поклонился.

– Ладно, вечереет уже, а мы до сих пор не поговорили. Вы ведь помните, у меня к вам дело.

«Настоящий консерватор, – думал Умберто, – захотел ехать в тот же ресторан, где с утра пили кофе. Все-таки немцы туповаты. Втемяшится в башку что-нибудь, будут долдонить одно и то же всю жизнь».

Опять ресторан «Дондолино». Полистав меню, Макс заказал равиоли.

– Умберто, – мягко начал он, – мне надо, чтобы вы отправились в Готенбург. И встретились с этим вашим приятелем, как его, черт, Вильгельмом. И не просто встретились, а убедили его кое-что сделать.