* * *

Сан-Антонио оказался парой пустяков: вообще никаких проблем, невзирая на то, что мы практически выпали из самолета, опять совершенно кривые, и к тому времени, когда забрали багаж с ленты транспортера, ведущего к высокому чернокожему таможеннику, оба заржали как идиоты, увидев гирлянду оранжевых капсул, нанизанных позади нас на полу жестяной кабинки таможни. Я утверждал, что таможенник сам скажет, какую пошлину мне надо заплатить за две бутылки лучшей текилы, которые у меня в чемодане, но вдруг заметил, что Блур возле меня согнулся почти пополам. Он только что заплатил пять восемьдесят восемь за собственную текилу, а теперь задыхался, пока таможенник квохтал над моей пошлиной.

– Да что на тебя нашло? – рявкнул я, оглядываясь назад, и тут заметил, что смотрит он на мои кеды и столько сил прилагает, чтобы подавить смех, что едва держится на ногах.

Я опустил взгляд… Дюймах в шести от моего правого кеда – ярко-оранжевая капсулка. Еще одна лежала на черном резиновом коврике в двух футах позади, а третья – в двух футах дальше. Казалось, они размером с футбольный мяч.

Бред какой-то! За мной тянулся след амфетаминов от самого самолета до насупленного таможенника, который как раз протягивал мне квитанцию на пошлину. Я взял ее с улыбкой, которая уже срывалась в истерию. Таможенник же мрачно смотрел на Блура, который совершенно утратил над собой контроль и ржал, почти касаясь носом пола. Таможенник не видел того, над чем так смеялся Блур, потому что нас разделяла лента конвейера, но я-то видел: еще один треклятый оранжевый шарик сидел на носке моего белого кеда. Как можно небрежней нагнувшись, я отлепил его и положил в карман. Когда, подхватив сумки, мы потащили их через деревянные двери в зал ожидания аэропорта Сан-Антонио, таможенник проводил нас взглядом полнейшего отвращения.

– Ну надо же! – выдохнул Блур. – Он в хреновы сумки даже не заглянул! Да мы могли перевезти через границу двести фунтов чистого герыча, а он и не заметил бы!

У меня смех пропал. Это было верно. Мой большой чемодан «Эйберкромби и Фитч» из слоновой кожи, окованный медью, все еще был надежно заперт. Ни одну из сумок не открыли даже для самого поверхностного досмотра. В декларациях мы указали пять кварт текилы – и, кажется, кроме них, таможню ничего больше не заинтересовало.

– Господи Иисусе! – говорил Блур. – Если бы мы только знали!

Я улыбнулся, но мне все еще было не по себе. Было что-то жутковатое в том, как два ржущих, едва держащихся на ногах наркоши, даже не открыв сумок, прошли через один из самых серьезных пропускных пунктов на карте таможни. Почти оскорбительно. Чем больше я об этом думал, тем больше сердился. А ведь тот ниггер с холодными глазами был абсолютно прав. Он с одного взгляда меня раскусил. Я почти слышал его мысли: «Мать их растак! Только посмотрите на этих слюнявых белых. Если ты такой псих, ничего серьезного от тебя ждать не приходится».

В общем-то, верно. Мимо него мы пронесли лишь одну дозу амфетамина, и то случайно. Поэтому, пропустив без досмотра наш багаж, он избавил себя от уймы ненужных усилий. Я предпочел бы обойтись без такого болезненного конфуза, так как он вогнал меня в депрессию – невзирая на кислоту или, может, именно из-за нее.

Остаток поездки был кошмаром параноидальных промахов и мелких унижений, за которые потом стыдно еще недели. Приблизительно на полпути между Сан-Антонио и Денвером Блур, протянув руку в проход, схватил за ногу стюардессу, от чего она уронила поднос с двадцатью одним бокалом, которые зазвенели ей под ноги, что породило рокот недовольства среди прочих пассажиров первого класса, заказавших к ланчу вино.

– Ах, ты вонючий гад-наркоман! – пробормотал я, стараясь не обращать внимания на сгущающиеся вокруг нас миазмы отвращения.’

Он же глупо усмехался, игнорируя завывания стюардессы и устремив на меня оглушенный, ничего не понимающий взгляд, который раз и навсегда укрепил мою уверенность: никто, у кого есть хотя бы малейшая склонность к наркотикам, не должен их перевозить. В Денвере нас практически вытолкали из самолета, мы спотыкались и ржали в таком жутком состоянии, что едва смогли забрать багаж.

Несколько месяцев спустя я получил письмо от друга с Козумеля, который спрашивал, интересует ли меня еще покупка доли в пляжах на Карибах. Оно пришло как раз тогда, когда я собирался ехать в Вашингтон освещать «Импичмент Ричарда Никсона», последний акт драмы, которая для меня началась почти за год до того, как на веранде «Бал-Хай» я купил у разносчика газет News и прочел первоначальный протест Джона Дина, дескать, он не желает быть «козлом отпущения»

Ну… с тех пор много безумия утекло и все мы предположительно многому научились. Джон Дин в тюрьме, Ричард Никсон ушел и получил амнистию из рук им самим подобранного преемника, а мое отношение к политике – сродни моему отношению к рыбалке в открытом море, покупке земли на Козумеле или где-либо еще, где лузеры бьются на зазубренном крючке.

Playboy Magazine, декабрь, 1974

Страх и отвращение кампании 76-го

Третьеразрядный романчик; рандеву в меблирашках

Вид с Ки-Уэст: в девяноста милях к северу от Гаваны и в девятистах годах от предвыборной кампании… Прощанье с мальчиками в автобусе: О, Джонни, я так и не узнал тебя… Еще одна грубая и тоскливая байка из недр Американской мечты с примечаниями, кошмарами и прочими странными воспоминаниями из Манчестера, Бостона, Майами и Плейнса, Джорджии… И 440 вольт от Кастрато, демонического любовника из Кокосовой рощи

Многие скажут вам, что лошади пугаются, потому что от природы нервны, но это не так. Следует помнить, что лошадь видит все в шесть или семь раз больше, чем мы.

Билли Херман, тренер на ипподроме в Помпано-парк, Майами

По радио, предваряя песню о «лошадях побыстрее, женщинах помоложе, виски постарше и денег побольше», только что передали про поляка, которого арестовали сегодня за то, что бросил «более двух десятков шаров для боулинга в море с пирса в Форт-Лодердейле», поскольку, как он сказал задержавшим его полицейским, «принял их за яйца ниггеров».

…Мы живем в странные времена, и, вероятно, прежде, чем дойдем до нижней черты, они станут еще страннее. А это может случиться гораздо раньше, чем полагает даже Генри Киссинджер. В конце концов, сейчас у нас очередной год выборов, и с кем бы я ни разговаривал, почти все считают, что странности нас ждут… – те или иные. А кое-кто говорит, мы уже в них погрязли. Возможно, это и так. Налицо свидетельства и того и другого. Но с высоты самой южной оконечности Ки-Уэст видно, что по всем фронтам барометр падает так быстро, что нет толку рассуждать. И вдогонку скверная новость: согласно последнему опросу Гэллапа, следующим нашим президентом станет Губерт Хамфри. И даже если не сумеет, то еще полгода будет засорять национальный эфир и всех доведет до героина своей ядовитой брехней.

Господи, неудивительно, что бедолага в Форт-Лодердейле сбреднил и принял шары для боулинга за ниггерские яйца, которые следует выбросить на съедение акулам. Вероятно, он был отчаявшимся политическим активистом какого-то толка, старавшимся достучаться до Вашингтона.