Встретив прием, весьма отличный от того, что он имел, покидая Россию, будучи уверенным в справедливости Императрицы и осознавая свою собственную невиновность и, если ему позволительно так сказать, свои заслуги на службе Государыне, он стал подозревать, что его опорочили в глазах Императрицы, и это подтвердили статьи в различных зарубежных газетах, в которых было написано, что его вызвали в Петербург, чтобы судить за разные провинности.

Он, соответственно, обратился к вице-президенту Императорской Адмиралтейств-коллегии с письмом, датированным 16 апреля, в котором он просил, если за ним есть преступление, сообщить ему, обвинив публично, и получить разрешение на публичное судебное разбирательство.

В своем ответе от 26 апреля вице-президент [И. Г. Чернышев] не дал положительного ответа, но дал понять, что контр-адмиральская честь и долг службы требуют, чтобы он [Элфинстон] не покидал Россию, пока [судовые] журналы и бумаги не прибудут из Архипелага, чтобы можно было выяснить, имели ли действительно место нарушения, о которых стало известно этому двору. Адмирал оказался в самом неприятном положении, не будучи в России ни в чем обвиненным, но заподозренным по всему миру в чем-то, но в чем? – никто не знал, и он пришел к следующему решению. Он решил выждать пристойное время до прибытия вышеназванных бумаг и тем временем подать через надежные руки следующее прошение императрице.

Офицер, главнокомандующий экспедицией, подозреваемый, но не обвиненный в преступлении, может быть обвинен в совершении только трех видов проступков: он должен быть виноват либо в денежных злоупотреблениях, либо в недостатке храбрости, либо в нарушении правил субординации в случае, когда служба требовала соединения его эскадры с эскадрой под командованием офицера более высокого ранга, хотя такие возможности были абсолютно исключены самыми формальными заверениями двора как до его отправления из Санкт-Петербурга, так и после того.

Тем, кто проверял его бухгалтерские книги, он оставляет право судить, можно ли его обвинить в неправильном расходовании денег Императрицы. Напротив, он проявлял бдительность в том, чтобы не допустить присвоения денег теми, кто был бы рад поживиться и кто, как он предполагает, своими тайными манипуляциями ранил его честь.

Что же касается храбрости, то о ней могут свидетельствовать его атака с тремя линейными судами и двумя жалкими фрегатами на Оттоманский флот, состоящий из тринадцати линейных кораблей, а также фрегатов и галер – в общей сложности из 24 судов, с которыми он схватился и загнал их под защиту фортов в Наполи ди Романия, – действие, которое овеяло подлинной славой российский флаг более, нежели любое другое, дотоле или после случившееся, и повергло врага в панику, от которой он так и не пришел в себя; и его ревностное желание уничтожить неприятеля при поддержке всего-то трех линейных судов, о которых он напрасно просил адмирала Спиридова; его поведение во время действий при Чесме; его рвение после Чесмы, направленное на то, чтобы доставить [плохие] вести в Константинополь; его готовность после многих бесполезно проведенных дней, когда не издавалось никаких приказов, отправиться от Хиоса и, следуя своим инструкциям, попробовать захватить или сжечь два турецких военных корабля, которые, как о том знал адмирал Спиридов, находились на Тенедосе. Он почти исполнил задуманное, и если бы не задержка, которой он должен был подчиниться, то можно быть уверенным, что он бы взял Дарданеллы, поджег Константинополь и вернулся бы назад.

Все это является доказательством того, что ему хватало смелости и навыков командования, но не хватало свободы следовать своим предпочтениям и свободы от [чужих] приказов, которым он, согласно своей инструкции, и не должен был починяться.

Что касается субординации и совместных действий, то, как только граф Алексей Орлов поднял свой кайзер-флаг, он не только показал графу свои инструкции и отдал ему запасы своей эскадры, но пожелал или, лучше сказать, настаивал на том, чтобы встать под его [Орлова] командование и чтобы граф Орлов установил свой флаг на корабле адмирала Элфинстона, дабы они могли вместе направить свой флот для разрушения флота оттоманского и далее на Константинополь с помощью командора Грейга, на опыт которого он надеялся положиться.

Но эта здравая диспозиция была изменена, и он никогда не узнал почему. Флот повел и командовал им граф Орлов, сухопутный офицер, с помощью советов и содействия только младшего по рангу командора Грейга. А совет контр-адмирала Элфинстона относительно порядка баталии, хотя его объяснил и одобрил командор Грейг, был отвергнут (что стало причиной взрыва адмиральского корабля Спиридова и 700 человек на нем). Он снес унижение во благо службы и безропотно выполнял все сигналы, потерял больше людей, чем граф Орлов, и после того, как действия завершились, выразил желание отойти, чтобы своей пальбой прикрыть бомбардирское судно. Он был под обстрелом батарей 12 часов до следующего утра, когда получил приказ отойти в связи с тем, что его корабль получил повреждения. Он предложил послать зажигательные суда, которые были снаряжены под его надзором, но не все смогли выполнить его команды; и зажигательный снаряд, отправленный с корабля «Не Тронь Меня» его эскадры, поджег брамсель одного из стоявших с наветренной стороны от остальных неприятельских кораблей, на котором не удосужились потушить огонь или срубить мачту, так что весь Османский флот вместе с торговыми судами, стоявшими в бухте, был неожиданно и по великой удаче обращен в пепел, в связи с чем он получил поздравление от Адмиралтейств-коллегии.

После бесчисленных и настоятельных просьб двигаться дальше и не терять на увеселения и празднования столь ценного времени, после многих дней, потраченных впустую, чему он был свидетель, ему было позволено следовать его изначальным инструкциям, и после того, как он предпринял попытку, едва не закончившуюся успехом (как о том говорится в рапорте, находящемся в распоряжении графа Панина), отрезать два военных корабля и галеры, обнаруженные им у Тенедоса, он расположился между островами Тенедосом и Имбросом (последним он позднее овладел), что закрыло вход в Дарданеллы – наилучшая из возможных позиций в это время года для того, чтобы перерезать доставку провизии через Дарданеллы, в случае, если сил недостаточно, чтобы прорваться через пролив767.

С этим благоприятным положением он ознакомил графа Орлова, которому только по письмам от его брата графа Федора Орлова он отправил 600 снарядов и 1500 штук 24-дюймовых ядер для продолжения осады форта на Лемносе, а как он слышал от его брата Федора Орлова, они этим островом владели. В то же время он поставил [графа Орлова] в известность о своей потребности в хлебе, о природе течений и ветров в приближающееся время года, о том, что часть кораблей его эскадры прогнила и все нуждаются в починке, и о том, что он не может удерживать свои позиции с эскадрой, состоящей только из трех линейных кораблей, принужденных обычно стоять на якорях в открытом море из‐за течений, [тогда как] его фрегаты с санкции графа в это же время использовались для службы при Лемносе после той даты, которую он назвал, и он не мог предотвратить высадки на остров десанта, который в любое время без помех мог высадиться при свете дня, и не в его власти было этому помешать.