Поскольку граф Панин дал согласие принять прошение, которое ему передал любезный посол, я имел некоторые основания льстить себя надеждой, что вскоре увижу конец моим тревогам и страданиям и получу почести и награды, соответствующие моей службе.

Прошло более месяца, в течение которого меня, все еще мучимого подагрой, держали в самой жестокой неопределенности770. И вот один из главных чиновников Адмиралтейства прибыл с моим абшитом* ([приписано поверх строки:] *и с запиской от графа Чернышева*771), подписанным Ее императорским величеством.

[На поле приписано:] *После того как русский морской и сухопутный офицер прослужит определенное количества кампаний (термин, которым они определяют походы – voyages), он может попросить отставку, ему сохраняют его жалованье, соответствующее его рангу, и он выходит в отставку в следующем чине до конца своей жизни, так что, когда российский офицер это получает, он думает, что вступает в самый почтенный период своей жизни*.

[На поле текст записки графа И. Г. Чернышева на французском:] *Мсье, Ее императорское величество рассудила в отношении благодарности за Вашу службу и приказала Адмиралтейств-коллегии выдать Вам разрешение на уход со службы, абшит, который я имею честь с настоящим Вам передать. Имею честь оставаться верным и преданным слугой Жан граф Чернышев*.

Этот человек [прибывший из Адмиралтейств-коллегии] много кланялся, глупо улыбался и все оставался в моих покоях. Я предложил ему присесть, от чего он отказался. Я послал за моим слугой спросить его, какие еще будут для меня распоряжения; он сказал, что никаких, но что он поздравляет меня с получением такой великой милости. Я поклонился, и он вышел. Он сказал моему слуге по дороге к двери, что всегда в обычае получать очень щедрое вознаграждение по такому случаю.

Переход вдруг от состояния неопределенности к уверенности произвел необыкновенный эффект на мои чувства, с этого момента я стал приходить в себя. Я тотчас же отправил записку лорду Каткарту с моими новостями и в ответ получил очень дружескую записку с приглашением назавтра отобедать. Я нашел милорда в его кабинете за написанием письма, и он сообщил, что только что составил к его двору параграф, касающийся меня, и что это последнее из того, что он должен был писать обо мне, что за последние три месяца он всегда начинал все свои послания с моего имени и что он хотел бы прочитать мне то, что только что написал: «Адмирал Элфинстон, наконец, получил от императрицы отставку. Ни один иностранец не был столь обласкан, ни с одним не обошлись хуже, чем с ним, ни один человек не заслуживает этого меньше, чем он»772.

Я был недостаточно осторожен и не учел силы этих слов милорда. Ни на миг не подозревая двуличности в человеке, выказавшем мне все знаки великодушия и дружбы, я твердо верю, что его светлость со всей искренностью уважал меня как человек человека, но в то же время милорд исполнял свои обязанности министра и должен был, невзирая на человеческие привязанности и чины, вытащить меня со службы, которая причинила столько затруднений нашему двору в его отношениях с Оттоманской Портой в течение всего времени, пока я в этой службе здесь находился. В то же время я не могу не думать, что милорд предполагал, что этим оказывает мне услугу*. [На полях приписано:] *Вскоре после моего приезда в Англию я узнал от друга и бывшего соученика, что с того момента, как турки и Turkey Company773 выразили протест нашему министру относительно данного мне разрешения отправиться на российскую службу, наш двор задался целью вернуть меня, а потому они [в Британии] приветствовали известия о том, что я неудовлетворен, что позволяло им добиться желаемого.