Я сразу же в их присутствии сел, написал прошение, получил одобрение, и миледи, заняв мое место, перевела его на французский:

На следующее утро я подготовил свое Прошение, но все еще думая, что оно недостаточно убедительно, и желая нанести удар по графу Чернышеву, позабыв про совет доброй леди Каткарт, я не смог отказать себе в праве положить между листов Прошения копию того же формата письма графу Чернышеву от 16 апреля. Положив бумаги в карман, я отправился ко двору.

Я спросил [упомянутого графом Паниным] камергера, но его не нашли. После долгих расспросов мне сказали, что другой дворянин выполнял в тот день эти обязанности. Когда я его нашел, оставалась минута до того, как я упущу свою возможность, поэтому, живо подойдя к нему, я сказал, что по приказу графа Панина меня нужно представить Императрице. Когда она была близко от меня и протянула руку, которую я поцеловал, я вытащил правой рукой бумагу из кармана и до того, как поднялся, отдал ее императрице. Она держала ее открытой в своей руке до того момента, как покинула комнату, а это произошло через мгновение. Тогда весь двор загудел, передавая из уст в уста: «Он передал бумагу императрице, что бы это было?!» Так как это был беспрецедентный шаг, все были поражены.

Императрица отсутствовала не долее, чем потребовалось для прочтения содержания бумаг, и граф Захар – старший Чернышев, вице-президент Военной коллегии – вышел от императрицы. В великой спешке он стал протискиваться сквозь толпу. Когда он проходил поблизости от меня, его лицо было багровым, и он смерил меня острым и весьма выразительным взглядом; казалось, он очень спешил.

Вскоре вышел сэр Чарльз Ноулс и сообщил мне, что бумаги, которые я передал императрице, вызвали у нее некоторые эмоции (some emotion), так как она спросила графа Захара, где его брат. Он ответил, что тому нездоровится. «Скажи ему, – произнесла императрица, – что он должен прибыть ко мне к трем [нрзб., можно прочитать: восьми] часам пополудни».

Сэр Чарльз сказал мне, что он [граф И. Г. Чернышев] не был болен, так как он оставил его в четверть двенадцатого таким же, каким тот обычно и был779.

На следующее утро я получил через секретаря графа Чернышева послание с пожеланием графа немедленно говорить со мной. Я предполагал, что мое Прошение и письмо причинили ему неприятности. Я явился к нему, он придвинул мне стул, чтобы я сел с ним рядом, и отметил, что я неважно выгляжу и очень бледен. Я сказал ему, что это совершенно естественно после столь продолжительной болезни и того, что со мной приключилось. Затем он вынул из‐за пазухи какие-то бумаги и развернул одну из них – я заметил, что это был список моих денежных претензий. Он начал отмечать те пункты, по которым будет мне оплачено; но мою пенсию и английское половинное жалованье, составлявшее 3000 рублей, он не считал возможным оплатить.

Однако Императрица выдала мне вексель на сумму в 5 тысяч рублей, который я мог обналичить через господ Томпсона и Питерса; этот чек он передал мне в руки для оплаты мне и моим сыновьям расходов на возвращение в Англию. Он сообщил, что я должен буду получить письмо с изъявлением одобрения моей службы, и спросил меня, удовлетворен ли я. Я ответил, что удовлетворен всем, чем Императрица соизволит меня пожаловать780.

Спустя два дня я появился у него, чтобы узнать, когда я получу то, что мне причитается, или по крайней мере то, что он считал мне полагающимся, а в том, что касается моей пенсии, я должен буду искать иные пути, чтобы получить ее. Он, казалось, был весьма удивлен, спросив: разве я не выдал Вам 5 тысяч рублей?

[На полях приписано:] *Когда адмирал Арф, датчанин, получил свою отставку, ему были пожалованы 5000 рублей как милость.*

[Я ответил:] «Да, сэр, Вы мне их выдали, но и они не покрывают того, что мне должны, и я понимаю, что эти деньги мне были даны как милость и для покрытия расходов на проезд». Он сказал, что я не должен более ничего ожидать, так как он слышал, что я уже забрал разрешение на выезд, что яхта должна ожидать меня, чтобы доставить меня, моих сыновей и слуг в Кронштадт, и граф Панин выдаст мне письмо* и выпустит документы, которые дозволяли бы мне оставаться не долее означенного срока и не потерять возможности для выезда. Я ушел от него с решением никогда более к нему даже не приближаться.

[На полях приписано:] *Ни один человек не может выехать из России без пропуска от Коллегии иностранных дел или не сообщив своего имени в Газете781 за 21 день до отъезда.