Его сиятельство принял рапорт с великой учтивостью и был очень опечален услышать, что я был болен; он пожелал видеть меня как можно чаще и говорил, что для меня и моих сыновей всегда есть место за его столом. Я поблагодарил его холодно, что он должен был заметить. Он сказал, что, безусловно, я должен получить оплату по моим требованиям, но я сначала должен дать ему приказ Ее императорского величества. Я ответил, что не возражаю дать ему заверенную копию, так как мне было велено никогда не расставаться с оригиналом. Этим ответом он, казалось, был не весьма доволен, и мой рапорт не был удовлетворен.

Я получил письма от моего агента мистера Тулмина и его превосходительства Мусина-Пушкина относительно требований мистера Берда оплатить месячную сумму за отпущенные в обратный путь два транспорта «Граф Панин» и «Граф Орлов», что, как я полагал, было несправедливо. Я передал это дело графу Чернышеву, который пожелал, чтобы я написал письмо Мусину-Пушкину, а он это письмо отправит. Только он просил меня послать ему письмо открытым, чтобы он озаботился написать Постскриптум. [Граф сообщил также,] что я буду удовлетворен и не понесу никакого убытка по этому счету. Соответственно я написал следующее письмо:

Я начал ежедневно находить все более двуличным моего секретаря [Джонсона Ньюмана], который не отходил ни от меня, ни от моего стола. Негодуя на то, как со мной обошлись, и на неопределенность исхода этого дела, я часто не мог удерживаться от брани в адрес графа Чернышева, а этот негодяй постоянно передавал мои слова графу и при этом настойчиво советовал мне написать Повествование о моих делах, как сказал ему граф. Ньюман утверждал, что он только желает показать что-нибудь графу от моего имени и что никто не желает мне лучшего, чем граф. Я пообещал засесть за написание, а я мог писать только по памяти; мой секретарь казался довольным, потому что убедил меня сделать это. И вот я сел за написание и закончил его за неделю, дал ему прочитать и спросил, что он думает.

Он весьма одобрил написанное и спросил, когда я передам это графу, сообщив, что он все переведет, когда я передам графу этот документ.

Побледнев от негодования, я посмотрел на него и велел передать графу, что я никогда не отдам больше ничего, написанного мною, пока военный суд не обвинит меня формально или не снимет с меня обвинений в некоем преступлении; что все мною написанное создавалось для моего личного удовлетворения и для памяти. Перед этим мне сказали, чтобы я никогда не давал ничего написанного моей рукой, так как они могут найти нечто, чтобы обвинить меня, независимо от того, имели они что-то раньше или нет. Мне посоветовали [вероятно, Каткарты] быть более осторожным в моих выражениях, особенно против Орловых; что иметь шпионов в каждом доме – обычное для правительства дело; что обо всем происходящем в домах английской колонии тотчас доносят императрице. Однако мое негодование взяло верх над моей осмотрительностью, и я произносил больше ругательств, чем хватило бы, чтобы послать 100 русских в Сибирь. Короче говоря, временами я расхаживал по моим апартаментам, словно помешанный.

В разгар этих переживаний меня разбила тяжелая подагра в обоих коленях и стопах, к которой добавилась продолжительная дизентерия. Мое раздражение усугубило это расстройство, которое тянулось два месяца, что сильно ослабило меня, а как только я смог пошевелиться, более недели меня на руках вносили в карету и выносили из нее. Добавило мне страданий и то, что во время моей болезни императрица вернулась в Петербург, а теперь пребывала в Петергофе755.

Мои силы прибывали очень медленно, и при мне были только двое моих мальчиков, потому что еще до болезни я с позором выставил своего секретаря за дверь, когда однажды утром уличил его трижды в обмане. Если бы он вернулся тогда домой, я желал отрезать ему ухо или остричь голову756, и, конечно, исполнил бы, если бы мои слуги или мой сын, имевшие больше благоразумия, не предупредили его о моих намерениях. На следующее утро я приказал выбросить на улицу всю его одежду, поспешил в ярости к его другу графу Чернышеву и рассказал, каким лгуном был этот Ньюман, думая, что граф уволит его. Но граф не отнесся к этому так, как я ожидал, и это убедило меня в том, что они действовали сообща757. Я воспользовался случаем спросить графа, как долго я буду пребывать в неизвестности, но получил уклончивый ответ, напомнивший мне о характеристике, которую дал графу лорд Каткарт.