– Вы свободны, сеньор. А вы, братья, возвращайтесь-ка на свой пост.

– Спасибо, кабальеро, за вашу справедливость, другого я от вас и не ждал, – сказал мексиканец. – Сейчас вы убедитесь, что перед вами человек благодарный.

– Слушаем вас! – разом воскликнули трое флибустьеров с герцогом.

– Рассказ мой будет короткий, зато, надеюсь, интересный. Так вот, в паре лье отсюда посреди лесной чащобы затерялась ферма – о ней мало кто знает, и собираются там контрабандисты. На ферме той есть постоялый двор под названием «У погонщика». Ферму построили еще во времена испанского завоевания, и она представляет собой нечто вроде дома-крепости. Хоть она уже и пообветшала, защищаться еще может вполне и выдержит любое нападение. Ну вот, несколько часов назад захожу я пропустить стаканчик на тамошний постоялый двор, а заодно потолковать о делах. И тут вижу – въезжают на двор десятка два верховых, все как один старые мои знакомые проходимцы. За главаря у них личность тоже известная – зовут Эль Гато-Монтес. Но каково же было мое удивление, когда из носилок, что были при них, когда они опустили их на землю, вышла девица, которую я по просьбе вашего друга Питриана давеча ночью провел в город, а после – в тюрьму к другому вашему приятелю. – И он указал на Олоне.

– Майская Фиалка! – вскричали флибустьеры.

– Да, – продолжал мексиканец, – так ее и зовут. Милая девочка, чисто ангел, а такая храбрая и решительная, что любого парня за пояс заткнет. Переговорить я с ней не смог, но она приметила меня и поглядела так многозначительно, что этого с лихвой хватило, чтобы понять – ей нужна помощь, и как можно скорее. Тогда я вскочил на лошадь и помчался в Веракрус с надеждой любым способом разыскать двух моих славных друзей. Вот и вся моя история.

– Ну ничего, ничего, – проговорил Дрейф, – Господь с нами! Спасибо, кабальеро, – прибавил он, горячо пожимая руку мексиканцу. – Я и мои друзья многим вам обязаны и этого не забудем.

– Что вы собираетесь делать? – вопросил герцог.

– Черт побери, вскочить на лошадь и мчаться на ту заброшенную ферму!

– О боже, – опечалился герцог, – ну почему я не могу поехать с вами?

– Что же вам мешает?

– Но разве я у вас не в заложниках?

– Тем более. Вы и эти кабальеро, если угодно, можете отправиться вместе с нами. Так не будет никаких недоразумений и ни нас, ни вас не посмеют обвинить в измене. Годится, сеньоры?

– Вполне, сеньор, – отвечал за всех кто-то из офицеров. – Вижу, намерения у вас честные, так что мы будем рады к вам присоединиться и помочь в вашем благородном деле.

Покуда Дрейф беседовал с герцогом и его офицерами, а Олоне расспрашивал дона Педро Гарсиаса о том да о сем, Питриан, больше привыкший не чесать языком, а действовать, когда того требовали обстоятельства, отобрал среди своих товарищей четыре десятка самых решительных, на которых мог положиться во всем. И, кроме того, велел привести добрых лошадей. Так что, когда Дрейф с Олоне окончательно решили трогаться в путь, им оставалось только сесть в седло и осыпать Питриана похвалами, которые тот принял с большой признательностью.

По просьбе Дрейфа дон Педро Гарсиас занял место впереди отряда, после чего все помчались вскачь по направлению к злополучной ферме.

День близился к концу – было уже около пяти вечера.

По прибытии на постоялый двор «У погонщика», часов в девять утра, трое пленниц оставались взаперти в отведенных для них покоях, и похитители их больше не беспокоили.

Никто не пытался к ним проникнуть, и служанки могли спокойно заняться хозяйственными делами.

Главный дом, служивший пленницам тюрьмой, казалось, совсем опустел – мексиканцы убрались оттуда все до единого. Мертвая тишина и полное одиночество царили в этом огромном обиталище, которое, однако же, вне всяких сомнений, со всех сторон стерегли бдительные надзиратели, старавшиеся быть незаметными.

Предоставленные сами себе, пленницы встревожились не на шутку, тем более что они не знали, что происходит снаружи и какую участь уготовил им злодей, захвативший их столь дерзко.

Напрасно Майская Фиалка пыталась приободрить своих спутниц и вернуть им хоть мало-мальскую надежду. Заботы, которыми она окружала герцогиню с дочерью с тех пор, как они оказались на заброшенном постоялом дворе, и которые поначалу как будто пошли им впрок, теперь уже совсем их не утешали: время тянулось медленно и монотонно, а помощи, о которой они так горячо молили, все не было.

Благодушие Онциллы, одиночество, на которое он обрек пленниц, только усугубляли опасения последних, до того странным казалось им поведение злодея. За три часа пленницы не обмолвились ни словом. Они сидели в мрачной задумчивости, с застывшим взглядом, охваченные тоской безразличия отчаявшихся людей и, всецело отдавшись унынию, даже не пытались с ним совладать.

Только Майская Фиалка не отчаивалась: храбрая, гордая девушка всерьез вжилась в роль защитницы. Ей было невдомек, чего так боятся ее спутницы. Вынужденная молчать оттого, что те смирились со своей участью, она перестала их утешать, поскольку это было совершенно бесполезно. Но храбрости у нее самой ничуть не поубавилось. Она ломала голову, силясь придумать хоть какой-нибудь способ если не спасти, то по меньшей мере облегчить мытарства женщин, которых Олоне поручил ее заботам.

– Так не может продолжаться долго, – вдруг сказала она, с силой хватив прикладом «гелена» о пол.

От удара, неожиданно прервавшего ход их раздумий, герцогиня с дочерью вздрогнули, будто внезапно очнувшись. Они вскинули головы и испытующе воззрились на девушку, но при этом не сказали ни слова.

– Да, еще раз говорю, так не может продолжаться долго! – повторила Майская Фиалка, ликуя в душе, что смогла наконец обратить на себя внимание спутниц. – Надо выбраться отсюда во что бы то ни стало, и мы сможем, клянусь!

– Неужели вы придумали какой-то способ? – негромко спросила герцогиня.

– Нет, пока я думаю и наверняка скоро что-нибудь придумаю. Во всяком случае, главное – нужно узнать, что с нами собираются делать. Раз Онцилла ничего не говорит, я сама у него спрошу.

– Как, – удивилась герцогиня, – вы хотите оставить нас одних?

– Так надо. Я не хочу провести ночь в этом разбойничьем притоне, где нас ничто не защитит. Как только стемнеет, мы окажемся всецело во власти этих подонков. А такого быть не должно. Каким бы злодеем и подлецом ни был Онцилла, сохранил же он в душе хоть каплю человечности! Может, поговорив с ним начистоту, я сумею его образумить и убедить, что поступил он бесчестно и постыдно.

– Ты ошибаешься, деточка, – печально покачав головой, продолжала герцогиня. – Он не человек, а сущий изверг. И ничто не растрогает ни сердце его, ни душу. Возможно, попытавшись разжалобить его, ты только усугубишь наше и без того бедственное положение, и он сорвет на тебе весь свой гнев.