Герцогиня на мгновение как будто задумалась, потом наконец вскинула голову и посмотрела Онцилле прямо в глаза.

– Вас это устраивает, сударь? – спросила она.

– Да, вполне, сударыня. Надеюсь, моя очередная уступка убедит вас, что мною движет только лишь чувство примирения.

– Дай-то бог, чтобы это было правдой! – вздохнув, продолжала герцогиня.

Она подошла к дочери и поцеловала ее в лоб.

– Ступай, милая, – сказала она, – и не бойся за меня.

– О матушка, – проговорила донья Виолента, бросаясь в ее объятия и шепча ей на ухо, – от одного только вида этого человека меня кидает в дрожь. Я буду все время за тебя молиться, пока ты будешь принуждена выслушивать его.

– Хорошо, дочь моя, – продолжала герцогиня, снова поцеловав ее и мягко подтолкнув к Майской Фиалке.

Девушки неспешно удалились в соседнюю комнату и сели так, чтобы не терять из вида ни герцогиню, ни ее грозного собеседника.

Герцогиня тоже опустилась в кресло, разместившись вполоборота к Онцилле, слегка кивнула ему и мягким, печальным голосом сказала:

– Слушаю вас, сударь.

И тут наступила глубокая тишина. Онцилла как будто не расслышал слова герцогини – и так и стоял перед нею, опустив голову, нахмурившись, словно погруженный в мрачные, горестные раздумья. Молчание продолжалось достаточно долго. Но герцогиня, положив руку на подлокотник кресла, с неподвижным взглядом, бесстрастно и спокойно ждала, когда Онцилла соблаговолит объясниться.

Наконец он резко вскинул голову и, метнув в герцогиню горячий, гипнотический взгляд, заговорил мягким, дрожащим голосом, в то время как его красивое лицо будто преобразилось, сделавшись вдруг несказанно добрым:

– Сударыня, я был виноват перед вами. И вел себя отвратительно, как последний негодяй. Вы вправе отплатить мне презрением и ненавистью. Я не стану оправдываться. И смиренно приму приговор, который вы мне вынесли в сердце своем. Но уж коль не в вашей воле простить меня, сударыня, быть может, вы сжалитесь надо мной, видя мое искреннее раскаяние?

– Вы это мне говорите, сударь? – сухо отвечала герцогиня. – И если мне, то как прикажете понимать ваши слова? Вы намекаете на те унижения, что я когда-то пережила по вашей милости? Или на оскорбления, которые вы, презрев страх, наносите мне сейчас? Не худо было бы провести разницу. Признаться, в этой нескончаемой череде мерзостей, которые вы совершаете будто потехи ради, я уже не могу отличить одно от другого, да и вы сами вряд ли можете.

– Давайте, сударыня, смейтесь надо мной, попрекайте прошлыми грехами – я снесу все безропотно. Пожелай я оправдаться за нынешние свои поступки, мне не составило бы это никакого труда. Несколько дней тому я предстал перед вами, не питая ни капли ненависти к вашему мужу. Я не был ему ни врагом, ни другом. Мне просто хотелось помочь, возникни такая надобность. Но как он воспринял мое предложение? Чем ответил, стоило мне только заикнуться об этом? Вы оба обошлись со мной с глубочайшим презрением и едва не приказали слугам выставить меня вон. И я ушел, сгорая от стыда. Да и что мне оставалось делать? Проходя же через ваши роскошные покои, я поклялся, чего бы мне это ни стоило, добиться встречи с вами, в чем вы мне с таким упорством отказывали. Вот почему вы здесь, одна, в полной моей власти. Но скажите только слово – и через пять минут вы свободны. И вернетесь к тем, кто вас любит, а я исчезну навсегда.

– Сударь, – проговорила герцогиня, – вы же похитили…

– О, довольно упреков, сударыня! – резко прервал ее он. – Если не считать вашего похищения, разве те несколько часов, что вы находитесь здесь, вас не окружают высочайшим обхождением, коего вы достойны? Так что давайте больше не будем возвращаться к этому вопросу.

– Хорошо, сударь, но, как вы сами сказали, я не смею перечить вам, как если бы это было в моем доме, и потому больше не буду настаивать на теме, которую вы полагаете исчерпанной. А теперь, – с горечью прибавила она, – раз вы уже доказали свою искренность, продолжайте и объясните четко и ясно, что вам от меня нужно?

– Сударыня, вы ставите передо мной непростую задачу. И вынуждаете остановиться на некоторых подробностях, которые я охотно предпочел бы обойти стороной. Вам, сударыня, как и мне, хорошо известно, что иные раны, какими бы старыми они ни были, причиняют неимоверные страдания, если до них дотронуться хоть пальцем. Надеюсь, вы меня понимаете, госпожа герцогиня?

– Продолжайте, – глухим голосом молвила она, – говорите, что вам заблагорассудится, ибо на протяжении долгих лет боль была моей неразлучной спутницей. И я привыкла страдать.

– Я невольно вынужден повторить, сударыня, то, что я уже говорил вам в присутствии герцога. И на сей раз, дабы вы не заблуждались по поводу смысла моих слов, я буду выражаться предельно ясно. О, мне совсем не хочется щадить себя за прошлые грехи. Когда-то вы были беременны, почти на сносях, и я подкупил вашу камеристку… – рассказываю вам это потому, что хочу, чтоб вы знали, до какой степени я поступил бесчестно, и поверили моим словам безусловно…

– Я слушаю вас, сударь.

– Так вот, я и говорю, ваша доверенная камеристка, подкупленная мной, дала вам сонное питье – и вы впали в летаргический сон, очень похожий на состояние смерти, однако на самом деле это была своего рода каталепсия. В каталептическом состоянии, хотя материя, став неподвижной, перестает слушаться, а нервы и мышцы теряют силу и чувствительность, душа по крайней мере продолжает ощущать самое себя. Мозг остается ясным, человек видит, испытывает желания, чувствует, слышит и помнит себя. Тогда как в летаргическом состоянии скованы и душа, и тело. Если помните, сударыня, я проник к вам в замок, ведь у меня был ключ, перенес вас в карету и отправился вместе с вами. Через полчаса мы уже были на борту каботажного судна, и оно, тысячу раз рискуя пойти ко дну, доставило нас в Ле-Сабль-д’Олон. Там вас перенесли в дом, который я купил заранее и все подготовил к вашему прибытию. Я же предупредил и доктора Гено, личного врача кардинала и королевы-регентши, а также доброго друга вашей семьи. Думал, смогу положиться на его молчание. Мы с ним разговаривали в спальне, куда вас положили, как вдруг наш разговор прервал ваш братец, нагрянувший нежданно-негаданно. Он в ту пору командовал фрегатом, крейсировавшим вдоль берегов Испании. И откуда только он прознал о вашем положении? Кто мог выдать ему мои планы и точно назвать время и место, где я находился, полагая, что там меня никому не отыскать? Не знаю. Как бы то ни было, ваш братец устроил мне пренеприятнейшую сцену, – впрочем, пересказывать все я не хочу, дабы не утомлять вас понапрасну. После этого ваш братец передал меня своим людям, и те силой затащили меня на мой же собственный корабль. Он же пронзил шпагой моего брата, попытавшегося меня отбить, и вышел в море, увозя нас с собой, точно тигр добычу. Засим ваш братец, сударыня, принудил меня написать письмо, в котором я признавался, что смертельно ранен, а потом продал одному алжирскому пирату, и я был у него рабом целых восемнадцать лет – ворочал веслами на фелуке, битый надсмотрщиками и презираемый как последнее ничтожество.