они будут смотреть на дорогу и беспокоиться: что с ним? Почему не идет? А он не придет ни завтра, ни послезавтра.

"Да уж не последняя ли это моя ночь? Придется ли мне еще когда-нибудь побывать в родном ауле и в Мары, попить чайку в "Елбарслы", перекинуться шуткой с Шаады?.. Ах, как хорошо он сказал: "Душа народа не птица, в клетку ее не посадишь!" Эти слова так и просятся в песню, в стихи…"

Однообразно стучали колеса, вагон покачивался, и это убаюкивало Заман-шахира, уставшего за день. Он задремал.

Поезд был уже на полпути между Мары и Тедженом, когда в купе вошел переводчик и сказал, что капитан Китс хочет побеседовать с ним.

Заман-шахир встал. Когда они вошли в салон капитана, иранец взял поэта за локоть, усадил за стол в мягкое кресло и сказал:

— Кроме меня, переводчика, и капитана Китса, который сидит прямо перед вами, здесь нет никого, и вы можете говорить со всей откровенностью. Капитан наш хороший, добрый, образованный человек. Он много лет жил в Турции, в Иране, но Туркмения ему больше пришлась по душе. Он любит туркмен за трудолюбие, воинственность, честность, любит поэзию, и к вам, к туркменскому поэту, он особенно расположен. Поэтому можете говорить с ним как с другом.

— Разговор с другом — радость сердца, — сказал Заман-шахир и склонил голову, как бы благодаря капитана и переводчика за доброе отношение.

И тут, совсем близко от себя, он услышал веселый голос капитана, звон сдвигаемых бокалов и бульканье душистого вина.

— Капитан Китс предлагает вам выпить за дружбу, — сказал переводчик.

— О нет! Я не пью, ничего не пью, кроме зеленого чая!

— Так вы лишаете себя лучшего наслаждения в жизни! — засмеялся уже подвыпивший капитан. Он говорил, а иранец быстро переводил, как автомат. — На Востоке я слышал пословицу: "Вино зиму души превращает в весну". У вас нет такой пословицы?

— Нет, у нас другие пословицы. Весна нашей души не в вине, а в другом.

— В чем же?

— В свободе и счастье народа. Я это говорю вам открыто, как другу.

И тонкая усмешка пробежала по губам Заман-шахира.

— Так и надо говорить! — весело воскликнул капитан, не заметивший усмешку поэта. — И я с вами буду совершенно откровенен. Вы, туркмены, ищете свое счастье не там, где оно лежит. Скажите, зачем вам русские?

— У нас есть пословица: "У кого гора за спиной, у того и сердце из кремня". Россия — наша опора.

— Но какая же опора Россия? Какое же счастье может она вам дать, когда она сама в крови и в лохмотьях? Она и раньше была нищей, а теперь и совсем гола, как босяк. Чем она вам может помочь? Ей самой нечего есть. Посмотрите на красноармейцев. Они же, как тени, почернели, иссохли от голода. В них и стрелять уж не надо. Они сами падают, их косит сыпной тиф. А наши солдаты…

— Знаю, ваши сыты, одеты, хорошо вооружены, и все-таки они оставили Равнину, а сегодня, говорят, оставили и Курбан-Кала.

Капитан нервно дернул головой и засмеялся:

— Ха-ха! Сразу видно, что вы поэт, а не воин. Слушайте, дорогой шахир, когда хотят поймать и уничтожить мышь, ставят мышеловку, открывают дверцу, мышь входит, и дверца захлопывается. Так и мы для них нарочно приоткрыли дверцу под Равниной в мышеловку, а завтра дверца захлопнется. Я выдаю вам свой секрет и надеюсь, что это останется между нами.

Губы Заман-шахира чуть дрогнули. Но он ничего не сказал.

Капитан, выпив залпом бокал вина, продолжал:

— Я понимаю вас. Вы, туркмены, любите свободу, вольный простор, вам нужны деньги, капитал, чтобы вытащить народ из нищеты. Свободу и золото вам может дать только Британская империя, потому что она сама когда-то собственной кровью и первая в Европе добыла себе свободу и стала мощной, богатой страной. Она все может дать. Этого не понимают большевики, но это превосходно поняло ваше кокандское правительство и еще год назад заключило договор в Мешхеде с нашим консулом Макертоном о дружбе и помощи. Мы, англичане, обязались снабжать ваше правительство оружием, деньгами, солдатами, а ваше правительство обязалось предоставить нам весь Туркестан на пятьдесят пять лет. Вы слышали об этом?

— Слышал. Все это знают, оттого-то…

— …и идет эта глупая война, — быстро досказал капитан за Заман-шахира. — Уж не думаете ли вы, что мы сами домогались этого? Нет, нисколько! Зачем нам еще и Туркестан, когда у нас есть Индия, Канада? И Афганистан, Иран, Турция тоже под нашим влиянием. Для нас Туркестан только лишняя обуза. Но нас просили помочь, и наша великая империя не может оставаться равнодушной, когда несчастные народы взывают о помощи. Она протягивает вам руки помощи, как протянула когда-то Индии, Ирану. Индия давно бы выродилась, вымерла от голода, а сейчас она цветет под покровительством Британской империи. Спросите наших индусских солдат, или вот перед вами мой переводчик-иранец. Он вам скажет, если хотите, как он себя чувствует на службе у нас. Отлично! Ведь правда же, Маметхан? И вот представьте себе, дорогой мой шахир: кончится война, сюда, в Туркмению, к вам приедут наши деловые люди с капиталом, с машинами, знаниями, покроют страну сетью каналов, оросят ваши золотые, плодородные земли, ведь вода — ваша жизнь, это главное, будут добывать нефть возле Каспийского моря, разрабатывать другие природные богатства, и к вам неизбежно сама собой придет свобода и счастье. Видите, какие прекрасные перспективы раскрываются перед вами, перед вашим народом?

— Я слепой, — горько усмехнулся Заман-шахир, — и ничего не вижу.

Капитан пристально посмотрел на него, на его белые глаза и не понял — сказал ли он это с иронией или искренне сожалел о том, что слеп.

— Давно вы ослепли? — спросил он.

— Давно, когда мне было лет шестнадцать.

— От трахомы?

— Не знаю, от чего, но ослеп.

— Ну вот, вы слепнете и сами не знаете от чего. А если бы у вас были такие врачи, как у нас в Англии, вы и теперь бы любовались солнцем, голубым небом, красотой цветов и женщин. Ваш поэтический дар возрос бы неимоверно… Я слышал, у вас много слепых, слепнут дети. Это ужасно! Как можно относиться равнодушно к такому народному бедствию? Уверяю вас, все это скоро кончится. Туркмены будут здоровы и счастливы. Только надо, чтобы скорее кончилась эта кровавая бессмыслица. Русские убивают русских, туркмены туркменов. Разве это не огорчает вас?

Заман-шахир сидел опустив голову, задумчиво гладил ручки кресла и молчал.

— Слушайте, поэт, сегодня я сам своими глазами видел, что ваше слово, слово поэта