Для России, быть может, этот печальный исход окажется целебным. Русские патриоты поймут, наконец, что против крайних элементов коммунизма нельзя бороться во имя каких-нибудь расплывчатых неопределенных либеральных лозунгов. Необходимо выдвинуть против анархии лозунг сильной власти, а против антихристианского социализма – лозунг христианства. Последний лозунг предполагает высокий нравственный уровень русских патриотов, и если последняя година испытания приведет Россию к нравственному возрождению на христианских началах, то можно будет сказать, что и это время не прошло без пользы для человечества и для России.

А. Енш250

С белым крестом251

Был тысяча девятьсот девятнадцатый год.

Распласталась на здании окружного суда пятиконечная колючая звезда, корчился в узорной тени листвы бородатый Маркс на бульваре – он в сумерках напоминал сатира. Трепались по ветру плакаты со стен: – Смерть врагам трудового народа!

Глухо вбивал в вечернее небо свои удары церковный колокол. Жемчужными ожерельями сверкали свечи в полутьме, в голубых волнах ладана дрожали косые лучи, и тихо звякало кадило. Усталый священник молился о державе Российской:

– Господи, помилуй!

Отец лежал больной. Странно белели на одеяле сложенные руки, и золотыми кольцами вилось по пальцам солнце. Совсем другими казались сверху глаза. Тихо, одними губами он сказал:

– Не будет России без Царя.

* * *

Сгустились сумерки над Россией, дымилась кровь. Государь был убит. Судорогами расходилась смута. На Красной площади в Москве стоял с винтовкой китаец и щурил раскосые азиатские глаза – казалось, он усмехался.

В те страшные дни священным заветом были прощальные слова Императора:

– Твердо верю, что не угасла в наших сердцах беспредельная любовь к нашей Великой Родине.

Молча умирали русские люди на полях.

Воронками кружилась пурга, заметая дороги, столбом поднимался снег – ни умять, ни притоптать. Из Острова и Пскова, в буран, шла горсть офицеров и солдат неизвестно куда, с врагом на пятах. Днями голодали и крепче завязывали на онучах телефонные провода, отставшие погибали. Без шинелей лежали на морозе и стреляли раненые с дровен, ледяные затворы горели в руках. Песенники выступали вперед и от стужи приплясывали, убитых хоронили сугробы. Весною, в талую воду по первой траве ходили в атаки босиком, патроны отбивали у противника. Так начался Северный корпус – с боем прошел он Прибалтику и вышел на Нарову, насчитывая тысячи штыков. Без отдыха, не зная смены, без поддержки, раздетые, сражались и побеждали, сынками звали бабы в деревнях. Перед летом, когда отшумели первые грозы и пролетели журавли, пошли в наступление. В смелом порыве был опрокинут неприятель и смят, трудные переходы сменяли блестящие подвиги. С музыкой переходили полки, население встречало хлебом, сдалась Красная Горка, и под угрозой стал Петроград. Северо-Западная армия подходила к своему Китежу.

* * *

В трех десятках верст от города шел фронт, и месяцы стоял он на месте, извиваясь. Переплетались голод и террор, каждое утро с оберточной бумаги кричала о мировой революции «Правда»: бастуют английские рудокопы, в Баварии республика советов, против интервенции рабочие всех стран. Замерло все, притаилось – о союзниках говорили, о Колчаке, считали дни.

Неожиданно город был взят. Утро началось обыкновенное, лавочник сказал:

– Пригнали красноармейцев из России, – и стало больно от этих слов.

Высоко показались аэропланы, затрещала на крышах пулеметная стрельба.

А после полудня поспешно закрывались магазины, опускали железные шторы. Улицы почернели от народа, были бледные, тревожные лица у всех. Беспорядочно двигались солдаты, верхами, пешком, громоздились телеги. Кричали исступленно, били лошадей. Раздались выстрелы на бульваре, прохожие бросились в подъезды – многие двери были на запоре. Сразу стало пусто. Лишь две девушки в папахах набекрень с винтовками за плечами еще долго кружили переулками – они попали в тупик. Жуткое время надвинулось.

Уже смеркалось при входе войск. Конный проскакал, первая редкая цепь прошла на торопях. С опаской, робко сначала выходили за ворота люди, вновь запрудили тротуар.

Громкими криками встречали солдат; запыленные, в касках, проходили ряды, звучали шаги. На перекрестках собирались толпы, передвигались – казалось, они чего-то ждут.

На углу, у суда лежал навзничь труп, уткнувшись, на нем были высокие сапоги. Из разбитого черепа выступил мозг грязной губкой, запеклась лужа черной крови.

– Так им и надо, злодеям, – проговорила женщина и ткнула ногой.

Провели улицей двоих, один был бородатый и большой, а другой маленький и сморщенный. Он смешно припрыгивал, и в руке его болтался котелок красной тусклой меди. Бежали следом мальчишки, крича:

– Коммунистов поймали, комиссаров!

Кольцом обступили стрелка. Измученный, молодой, почти мальчик, он грустно опирался о винтовку.

– Наша рота первая пробилась и захватила переправу под огнем. С полуночи шли не отдыхая.

Продвинулась девушка и подняла черную вуаль, зарыдала:

– Почему раньше не пришли вы? Убили братьев моих, на прошлой неделе – обоих.

Закусив губу, она ушла – и расступилась толпа, давая дорогу. А молодой солдат оправдывался виновато:

– Не могли мы наступать, не было снарядов тогда.

Хлестнули по воздуху выстрелы, стреляли из домов, где-то близко совсем. Сгорбились люди и расходились.

– Ведь это немцы пришли, – неожиданно отчетливо явилась мысль, зародилось смутное чувство.

Ночью горело. В черном небе за окном полыхало огненное зарево и погасло на рассвете.

* * *

Город превратился в лагерь. Все полно было войск, площадь заставили фургоны, по улицам ходили патрули. Женщины казались нарядней.

Набирали добровольцев в Русский Отряд, тянулся по двору длинный черед. Офицеры были в погонах, гимназисты, студенты, красноармейцы жались боязливо. Говорил веснушчатый вихрастый солдат.

– Так я не скрываю, что у них служил. По мобилизации шел, тверские мы. Отлучился я это время из роты, да и отстал, а тут стрельба пошла. Всю ночь я в канаве пролежал и выйти боюсь, уже наутро пошел прямо на караул. Так и так, говорю, что хотите, то и делайте, а я еще под Варшавой воевал. Ты коммунист? – спрашивают. Ну а какой я коммунист, разве такие они бывают. Твое, говорят, счастье, иди к нам поступай, белым хлебом кормят. Я и пришел, я сам тверской, Кашинского уезда – может, знает кто.

– Господа, адмирал Колчак Самару взял, – крикнул артиллерийский подпоручик, вставая на носки, – вот газета! Да здравствует великая, единая Россия!

Ответили радостно и громко. Мальчикомандиреалист отвернулся, в глазах его были слезы.

На лестнице замолкли голоса, скрипели ступени. Закрылась дверь. У окна сидел полковник, откинулся на стул назад, играя пером, – я подошел к столу:

– Студент, в войсках не был.

– Завтра с вещами в двенадцать часов. Следующий.

В больнице лежал отец, он