Ветер продолжал злиться где-то вдали. Порой его голос становился похожим на вой изголодавшейся волчьей стаи. А здесь, в напоенном ароматами уголке, было тихо: здесь нашли приют истинная любовь, безграничная жажда жизни и счастья.

Положив голову на пучок незабудок, Лина вскоре уснула. Погрузилась в сладкий сон, безмятежный сон недавней девчонки. Золотисто-русые волосы разделились на мягкие прядки, прядки устроились на отдых вдоль изгибов шеи, вокруг ворота сорочки. На чистом овале лица отразились былой покой и свет. Перед Георгицэ опять была его прекрасная фея, утешение его и мечта. Капитан легко и нежно коснулся ее губами.

«Чем же порадовать ее, когда она проснется? » — спросил он себя. И обратил взор к вершине ближнего холма. По ту сторону от гребня, помнилось, раскинулся сад. Что стоило ему взобраться по тропинке и принести за пазухой несколько груш?

— Спи, милая, — шепнул он на ушко возлюбленной, — уж я-то знаю, как любишь ты спелые груши.

Быстрый конь донес его до старого сада, словно на крыльях ветра. Не сходя на землю, Георгицэ ухватился за ветку, перекинул туловище в переплетение кроны и начал собирать спелые плоды. «Хорошие летние груши, — думал он, — даже варенье из цареградской розы не так ароматно и приятно». Капитан откусил от плода, и рот его наполнился свежим соком.

Но в это время послышался топот многих копыт. Посмотрев вниз, Георгицэ увидел под деревом несколько турок, злорадно оскаливших зубы. Османы появились под ним так внезапно, что парень закрыл и открыл снова глаза, чтобы убедиться, что они ему не привиделись.

— Благоволи-ка спуститься, храбрый воин, — с издевкой пробасил один из пришельцев.

Георгица вздрогнул. Рука его потянулась к бедру, но ничего не нашла. Сабля вместе с поясом осталась среди цветочных зарослей Счастливой Губы, рядом со спящей Линой.

— Спускайся без страха, парень, — посоветовал второй осман, уже помягче. — Сейчас здесь должен проехать пресветлый великий визирь нашего падишаха, и вышел приказ — каждый встречный обязан поклониться его высокой милости. Поклонишься, как все, и ешь себе потом свои груши, сколько захочешь.

Пришлось капитану повиноваться. Раздвинув ветви, он спрыгнул вниз, к своему коню. Великий визирь со своей свитой был уже в нескольких шагах. Балтаджи Мехмед-паша ехал впереди всех, имея по правую руку ворника Нижней Земли Костаке Лупула. Турки, заставив Георгицэ встать на колени и склониться до земли, решили, что дело сделано, и хотели поспешить вперед по дороге, поискать других путников для поклона. К их удивлению, однако, визирь придержал коня, и раздался голос ворника:

— Ведите его сюда!

Турки толкнули капитана из-под груши к шляху. Костаке Лупул, погладив бороду, усмехнулся:

— Отстал от стаи, щенок? Или получил от хозяина, что хотел, и ищешь, к кому бы еще пристать?

— Кто он? — спросил визирь.

— Самый верный слуга нашего изменника, сиятельный. По прозвищу капитан Георгицэ Думбравэ. По повелению изменника Кантемира сей Георгицэ ездил в Московскую Землю к царю, возил ему клеветнические письма и выдал врагам немало тайн пресветлого нашего владыки султана.

Великий визирь что-то бормотнул в бороду, но никто не разобрал ни слова.

— Прикажешь посадить его в мешок, сиятельный господин? — спросил довольный Костаке Лупул.

— Не надо, — коротко бросил Балтаджи Мехмед-паша и щелкнул пальцами.

Один из турок взмахнул за спиной Георгицэ палицей, раздался тупой удар. Затем, пошевелив ногой окровавленное тело капитана, объявил:

— Готов!

Конвой продолжал путь, ведя в хвосте еще одного скакуна.

Открыв глаза, капитан Георгицэ вначале почувствовал сильную боль в темени. Потом различил лицо Лины, державшей его голову на своих коленях.

— Ты воскрес? — молвила она со слезами радости. — Совсем воскрес, бэдицэ капитанушко? Не станешь больше умирать?

Он слабо улыбнулся в ответ:

— Теперь, милая, не стану...

3

Дмитрий Кантемир проснулся отдохнувшим, с освеженным рассудком. После стольких изнурительных дней и ночей князь спал истинно богатырским сном. Оставив походное ложе, Кантемир вышел под ясное утреннее солнце. Войско тоже пробудилось. Солдаты лили друг другу холодную воду на шеи и спины, стряхивая сонное оцепенение. От крайних шатров, где поставили мехи царские кузнецы, доносился глухой звон молотов о наковальни.

Бескрайняя украинская степь дышала полной грудью, наслаждаясь свежим воздухом рождающегося нового дня. Опустошительная жара засушливого года оставила горькие следы и на этих неоглядных просторах. Стебельки ковыля трепетали, играя с резвым ветерком. Вдали гордо поднимался к небу высокий вяз. Многие бури пытались его свалить, многие морозы и засухи хотели извести. Но он, углубившись могучими корнями в землю, выдержал все невзгоды и остался на месте, на котором вырос, прекрасный, казавшийся бессмертным.

Кантемир напряг взор, пронизывая дали в том направлении, где рос зеленый великан. Там, за ними, скрывалась Молдавия, родная земля, к которой он с такой же тоской стремился сердцем из иного края, с берегов Босфора. Сколько осталось там неисполненных начинаний, сколько развеянных надежд! Что происходит теперь в его столице? Что творится в мятущихся селах и городах? Завистливые, спесивые бояре дерут друг у друга бороды, выслеживают друг друга и клевещут. С нетерпением ждут из Стамбула нового господаря, чтобы по-прежнему вести в теплых норах сытую, сонную жизнь, храня извечное убожество в помыслах и делах, цепляясь за позорное иноземное иго. Золото в звонкой монете побренчит в кошелях и карманах, чтобы перебраться затем в другие, более глубокие и жадные...

Его же удел — жить вдали от родины. Сколько же времени? Год, два? А может быть — вечно?

Лицо князя окаменело в мрачном упорстве. Не потому, что утрачен престол. А по той причине, что тешится вволю на его земле страшный зверь, которому имя — вражда и злоба. На его земле и в других странах мира, сколько их ни есть. Сумеет ли человечество когда-нибудь сразить этого гада?

— Капитана Георгицэ все еще нет, — тихо промолвил он. — Что могло с ним случиться?

На горизонте возникло облачко пыли. К лагерю уверенным галопом мчался отряд всадников. Караульные за шатрами взяли на изготовку оружие. Но быстро успокоились: стало видно, что к ним приближается не более двадцати конников. Когда Петр Алексеевич вышел из шатра, гости в белых чалмах, придерживая скакунов, проезжали шагом мимо стражи,