стана, незадолго до полудня, прошел слух о чрезвычайном происшествии. Солдаты, генералы и министры старались не попадаться царю на глаза. Никто не представлял, чего теперь следует ждать.

Осматривая лагерь, как обычно, Петр скорым шагом двигался среди палаток и обозов, сопровождаемый Шереметевым. И наткнулся на рослого тощего солдата, бросившего оружие, снявшего платье и башмаки и мирно дремавшего, положив голову на камень. Увидев царя, парень и не пошевелился. Петр коснулся его носком ботфорта:

— Кто таков? Чего развалился? Встать!

Солдат подмигнул Петру Алексеевичу и осклабился:

— Приляг-ка рядом, государь...

— Это что еще за наглость!

Царь выхватил саблю и проткнул ею на месте тощего парня.

— Что это ему взбрело? — спросил он Шереметева.

— Жить надоело, господин бомбардир... Заболел и оголодал...

После такого случая, думали в стане, не сносить головы какому-нибудь сановнику. Так что никто не удивился, когда царь после обеда созвал министров и генералов в свой шатер. Петр глядел мрачно. Поджав сурово губы, смотрел в пол. Когда поднимал на кого-нибудь взор, тому казалось, что в него летят огненные стрелы.

Царь не стал, однако, говорить о больном солдате, утратившем страх перед земным своим господом. Промолвил упавшим голосом:

— Господа министры, господа генералы! В согласии с худшими предсказаниями, ныне нам вряд ли будет под силу сразить врага всех народов. Поляки не пришли. Бранкован с войском перешел на сторону турок и передал им провизию, собранную для нас. Не возвращается и кавалерия бригадира Кропота. Как нам теперь поступить? Продолжать битву или заключить мир?

Царские советники погрузились в свои мысли, подбирая слова, складывая их в фразы, которые следовало произнести. Для Кантемира задача была особенно сложной. Заключение мира при тех обстоятельствах для него означало отказ от всех мечтаний и надежд, решало наихудшим образом судьбу его страны и его собственный жребий. Словно страшась, что его опередят, Кантемир молвил:

— Великий государь, мое мнение твердо: рано складывать оружие. Постыдно будет вымаливать мир у зверя, разинувшего пасть, дабы нас поглотить. Войско визиря страшно лишь шумливостью и числом. И если приложим все свои силы и решимость, раскидаем их по всему свету. Разве не видели все, что там, где падает один из наших, валятся пятеро или семеро турок? Мой совет вашему величеству: приказать связать цепями обозные фуры, как делали наши предки, молдавские воины. Для защиты вагенбурга[84] оставить Медгорского с его казаками. Всему же войску — ударить слитно, в одном порыве на врага. Я знаю турок: при дружной атаке самые храбрые из них поворачивают спину. Обратясь в бегство, янычары, как звери, бросаются на спахиев, чтобы отнять у них коней. Поэтому, увидев, что янычары начали улепетывать, спахии тоже выходят из боя и пускаются в бегство. Есть у янычар еще один обычай, мне известный: больше трех раз в атаку не ходить. Если их отбрасывают и на третий раз, они обращаются в бегство, не считая это утратой чести. А мы захватили бы их пушки со всем обозом и поворотили бы против них...

Воодушевление молдавского господаря несколько приободрило царя. Тогда заговорил закаленный старый генерал Шереметев. Генерал сидел рядом с царицей Екатериной и втайне надеялся на ее поддержку.

— Великий государь! Хотелось бы всем возвратиться к домам нашим с победой и славой. Одолев в сей кампании турок, мы заставили бы присмиреть не только их, но и татар со шведами, и ляхов с саксонцами, и французов с англичанами и венецианцами, и иные многие королевства и царства. Но я полагаю так: не побьем мы поганых сегодня — разобьем их завтра; в эти же дни мир для Нас не только во спасение, но и на роздых, дабы прийти нам в себя, укрепить и привести в порядок армию. А армия выдохлась, государь. Солдаты, бедняги, сыты столькими невзгодами. С другой стороны, сегодня взят в плен янычарин. Он клятвенно показал, что турки тоже сыты по горло сей войной.

Петр долго сосал мундштук погасшей трубки. Сказал, будто между прочим, Кантемиру:

— Приятен был сердцу твой совет, друг мой и брат. Только мудрый Франц Лефорт одарил меня однажды поучением: дерись, да не обдирай кулаков! Запас всегда лучше нехватки. Ну погоним мы янычар. Захватим пушки. Но чем отобьемся от конницы? От татар?..

Вмешался Савва Рагузинский:

— Да и припасы подошли к концу...

Михаил Голицын прервал его сердитым голосом:

— Оставили бы торг. Князь Кантемир прав, турки — трусы и пускаются в бег, стоит на них как следует напереть.

Разные мнения начали сталкиваться над столом царского совета. Царь раскурил трубку и молча слушал, шагая по шатру за спинами сподвижников, суждения любимых генералов и советников. Каждый был прав в своих доводах, выкладываемых щедрым потоком. Ни одному, однако, еще не удалось убедить царя.

Последним заговорил немец Эдельман.

— Государь, — сказал он, нахохлившись, — нет большего для нас позора, чем вот так бесплодно спорить, когда язычники над нами потешаются и пируют бестрепетно в десятке шагов от нас...

Петр улыбнулся:

— Иди же и прогони их прочь...

— Так и сделаю, государь, — еще более выпятил грудь храбрый немец, — ибо еще в других кампаниях научился с ними обращаться. Только русские говорят: один в поле — не воин. Пишите, ваше величество, приказ по войску — слушать всем мои команды, и два часа спустя не сыщете окрест нас турка и на развод...

Царь перестал расхаживать в отчаянии по шатру. Изогнул дугою губу, словно откусил от кислого яблока, выгнул брови. Смерил с ног до головы взглядом плотно сбитую, горделивую фигуру смелого генерала. Бросил ему:

— Гут, мингер генерал!

Получив царский приказ, Эдельман отправился его выполнять. Лагерь снова оживился. Движения солдат стали более уверенными. Даже жара, казалось, начала спадать. Наконец Эдельману доложили, что все приготовлено согласно его распоряжению.

Генерал взмахнул саблей. Запели яростно трубы. Рявкнули пушки. Просвистели над головами ядра. Во вражеском стане поднялась суматоха.

Эдельман сам вышел во главе войска из лагеря. Звонкий голос генерала слышался непрестанно. Ряды русских и молдавских воинов были так густы и длинны, что янычары устрашились и начали в беспорядке отступать. Пойма под Станилештами наполнилась возгласами «Ура!» наступавших и воплями тех, кто перед ними пятился.

Петр следил за ходом баталии с вершины кургана. Царю