Той ночью, лежа за ограждением из снежных блоков, которое он соорудил для защиты от ветра, великан спросил:

– На что это похоже, Карл Паттон, – путешествовать в космосе, от планеты к планете?

– На одиночное заключение, – ответил я.

– Ты не любишь свое одиночество?

– Какая разница? Я делаю свою работу.

– Что ты любишь, Карл Паттон?

– Вино, женщин и песни, – сказал я. – В крайнем случае песни можно опустить.

– Тебя ждет женщина?

– Женщины, – поправил его я. – Но они не ждут.

– Похоже, ты мало что любишь, Карл Паттон. А что ты ненавидишь?

– Дураков, – сказал я.

– Это дураки привели тебя сюда?

– Меня? Никто меня никуда не привел. Я иду куда хочу.

– Значит, ты стремишься к свободе. Нашел ли ты ее здесь, на моей планете, Карл Паттон?

Его лицо было костлявой маской, словно вырезанной из обветренного дерева, но в голосе звучала насмешка надо мной.

– Ты знаешь, что умрешь здесь, ведь так?

Я не собирался говорить этого. И все же сказал. И мои слова показались жестокими даже мне самому.

– Человеку приходится умирать, – произнес он.

– Ты не обязан быть здесь, – сказал я. – Можешь развернуться и уйти, и забыть обо всем этом.

– Как и ты, Карл Паттон.

– Я? Все бросить? – огрызнулся я. – Нет уж, спасибо! Я еще не сделал свою работу!

Великан кивнул:

– Человек должен сделать то, на что решился. Иначе он – всего лишь снежинка, влекомая ветром.

– Думаешь, это игра?! – рявкнул я. – Состязание? Сделай, или умри, или то и другое – и, может, лучший победит?

– С кем мне состязаться, Карл Паттон? Разве мы не товарищи на этом пути?

– Мы чужие друг другу, – сказал я. – Ты не знаешь меня, а я – тебя. И даже не пытайся угадать, почему я поступаю именно так.

– Ты отправился в дорогу, чтобы спасти беспомощных людей. Это твой долг.

– Но не твой! Ты не обязан убиваться в этих горах! Ты можешь покинуть эту фабрику льда и прожить остаток жизни как герой и любимец публики, имея все, что пожелаешь…

– Того, что я желаю, не может дать ни один человек.

– Наверное, ты ненавидишь нас, – сказал я. – Чужаков, которые пришли сюда и принесли болезнь, убившую твой мир.

– Как можно ненавидеть силы природы?

– Ладно, а что же ты ненавидишь?

С минуту мне казалось, что он не намерен отвечать.

– Я ненавижу труса в самом себе, – сказал он. – Голос, который шепчет: «Сдайся». Но если я побегу и спасу эту плоть, что за дух будет жить в ней и воспламенять ее?

– Если хочешь бежать – так беги! – почти заорал я. – Ты проиграешь в этой гонке, здоровяк! Остановись, пока можешь!

– Я буду идти, пока могу. Если мне повезет, плоть умрет прежде духа.

– Черт! Дух! Да ты просто маньяк-суицидник!

– Тогда я в хорошей компании, Карл Паттон.

Я позволил ему оставить последнее слово за собой.

22

В следующий переход мы преодолели стомильный рубеж. Перешли еще один хребет, выше предыдущего. Холод стоял арктический, ветер резал, словно нож. Луна села, и через пару вечностей рассвело. Локатор уведомил меня, когда мы проходили в десяти милях от контейнера. Все его системы продолжали работать. Источников питания хватило бы на сотню лет. Если бы я оплошал, замороженные горняки, возможно, очнулись бы в новом столетии, но все же очнулись.

Джонни Гром теперь выглядел жалко. Израненные руки кровоточили, щеки запали, бескровные губы трескались и шелушились от мороза, кожа обтянула кости. Он двигался медленно и тяжело в своих мехах. Но двигался. Я шел впереди, продолжая держать его в напряжении. Собаке было еще хуже, чем хозяину. Она тащилась по склону далеко позади и нагоняла нас лишь под конец каждого привала. Мало-помалу, несмотря на мои понукания, отдых удлинялся, а переходы укорачивались. Здоровяк умел контролировать себя, игнорируя мое раздражающее присутствие. Он вознамерился держаться и делал это. Плакали мои планы. День клонился к вечеру, когда мы добрались до высокогорного перевала, что вел, по словам здоровяка, в нехорошие места – Башни Нанди. Я одолел последний отрезок пути, пролегавший между отвесными ледяными стенами, и увидел вереницу ледяных пиков, острых, как края разбитой бутылки, стоявших плотно, словно зубы акулы, бесчисленными рядами; они поднимались все выше и выше, тянулись, насколько хватало глаз.

Я обернулся, чтобы поторопить великана – пусть догоняет, тратя на это силы, – но оказалось, он меня опередил: куда-то указывал и что-то кричал. Я не мог ничего разобрать из-за внезапно возникшего низкого рокота и поднял голову. На меня надвигался целый горный склон.

23

Пол был холодным. Кафельный пол детсадовской раздевалки. Мне было десять лет, и я лежал ничком, придавленный мальчишкой по прозвищу Суп, с телосложением гориллы и таким же интеллектом.

Когда он впервые толкнул меня к стене, парировал мои удары и швырнул меня на пол, я плакал и просил о помощи зрителей с горящими глазами, большая часть которых не раз испытала на себе тяжесть узловатых кулаков Супа. Никто не шелохнулся. Когда он принялся бить меня головой об пол и орать, требуя назвать его «дядей», я открыл рот, но вместо слов плюнул в него. После этого у Супа отказали последние тормоза. Он сунул поросшее рыжими волосками предплечье мне под подбородок и уперся коленом в поясницу, и я совершенно ясно осознал, что Суп – пацан, не ведающий собственной силы, напрягающий до предела растущие мышцы, что его подхватило и понесло упоение собственной животной силой, только что обнаруженной, – он будет выгибать мне спину, пока мой позвоночник не хрустнет, и я умру, умру, умру навсегда от рук этого дебила.

Если не спасу себя. Я был умнее Супа – умнее любого из них. Человек одолел животных силой своего разума – а Суп был животным. Он не мог… не сможет убить меня, если я воспользуюсь мозгами, вместо того чтобы впустую расходовать силы в борьбе против тела животного, вдвое превосходящего меня размерами.

Я вышел из собственного тела, посмотрел на себя, увидел, как он стоит на мне коленом, вцепившись в собственное запястье и балансируя отставленной в сторону ногой. Увидел, что, крутанувшись вправо, я могу выскользнуть из-под колена, а потом резким движением…

Когда я рванулся под ним, колено соскользнуло. Я изо всех сил извернулся; потеряв равновесие, Суп, все еще державший меня, начал падать вправо. Я запрокинулся назад, так, что моя голова оказалась у него под подбородком, вцепился обеими руками в жесткие рыжие волосы и дернул изо всех сил.

Суп закричал, его пальцы разжались. Когда он схватился за мои руки, все еще тянувшие его за волосы, я изогнулся, словно угорь, метнулся, и мои зубы сомкнулись на его толстом ухе. Он взвыл и попытался вырваться, и я почувствовал, как ломается хрящ, и ощутил во рту солоноватый вкус крови. Суп оторвал мои кисти от себя, вместе с волосами и лоскутом скальпа. Я видел его лицо, искривленное, словно маска демона, когда он отлетел прочь, все еще удерживая меня за запястья. Я врезал коленом ему в пах, увидел, как его лицо приобрело цвет зеленой глины, и вскочил на ноги. Суп корчился на полу и жалко хрипел. Я прикинул направление удара и с силой пнул его в рот, потом успел пнуть его еще дважды, целясь уже лучше, прежде чем в зрителях пробудилось остаточное здравомыслие и они оттащили меня…