Что-то шевельнулось за его спиной, я заорал и выстрелил, и скорпион приник к земле там, где стоял. Я упал, перекатился, атаковал, поразил одного в глаз, и в тот же миг туда же врезалась дубина Джонни Грома. Я встал; остальные скорпионы отступили вниз по склону.

– Идиот несчастный! – заорал я на великана. От гнева у меня перехватило горло. – Ты почему не бережешься?!

– Я у тебя в долгу, Карл Паттон, – только и сказал он.

– К чертям долг! Никто мне ничего не должен! И я никому!

Джонни не ответил, лишь посмотрел на меня сверху вниз и слегка улыбнулся, словно перед ним был разбушевавшийся ребенок. Я сделал пару вдохов из баллона с теплым обогащенным воздухом и почувствовал себя лучше – но ненамного.

– Назовешь ли ты мне свое истинное имя, маленький воин? – сказал великан.

В груди у меня похолодело.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я, чтобы потянуть время.

– Мы сражались плечом к плечу. Стоит обменяться тайными именами, которые матери дали нам при рождении.

– А, магия? Табу. Тайное слово силы. Брось, здоровяк. Меня вполне устраивает Джонни Гром.

– Как тебе угодно… Карл Паттон.

Он пошел осматривать собаку, а я проверил, насколько сильно поврежден скафандр. Сервопривод ноги потерял часть мощности, обогрев тоже пострадал. Плохо. Мне надо было еще долго следовать за гигантом, прежде чем я смогу выполнить задание.

Мы двинулись в путь, и лишь через полтора часа я подумал: а на кой я так выкладывался, спасая человека, которого подрядился убить?

21

Мы остановились на ночевку три часа спустя. Когда мы улеглись, свернувшись в ямах, вытоптанных в снегу, было почти совсем темно. Джонни Гром сказал, что скорпионы не станут продолжать погоню, пока не съедят мертвых товарищей, но я потел в своем теплоизолированном полукомбинезоне, меж тем как последние отблески заката сменялись непроглядной тьмой, словно меня положили в безымянную могилу. Потом я, должно быть, задремал – и проснулся от голубовато-белого света, бившего в лицо. Внутренний спутник планеты, Кронос, поднялся над горным хребтом – изрытый кратерами диск размером в десять градусов, почти полный. Казалось, он висит так низко, что, если подпрыгнуть, я врежусь в него головой – если бы мне, конечно, хотелось прыгать. Но мне не хотелось.

Пока светила луна, мы проделали немалый путь – если учесть наклон той части ледника, по которой мы карабкались. На высоте в сорок пять тысяч футов мы добрались до вершины гряды и посмотрели вниз, на другую сторону. За спрятавшейся в тени долиной был виден следующий хребет, милях в двадцати от нас, серебряно-белый в звездном свете.

– Возможно, на той стороне мы найдем их, – сказал великан. Его голос лишился части тембра. Лицо казалось обмороженным, онемевшим от ветра при минусовых температурах. Сидевшая рядом с хозяином Вула выглядела ссохшейся и старой.

– Конечно, – согласился я. – Или за следующим хребтом. Или за каким-нибудь еще.

– За этими хребтами лежат Башни Нанди. Если твои друзья упали туда, их сон будет долгим – и наш тоже.

До следующего хребта было два суточных перехода. К этому времени луна поднялась достаточно высоко, чтобы освещать всю местность, открывавшуюся с гребня, но мы видели один только лед. Мы встали лагерем на подветренной стороне гребня, потом двинулись дальше. Разбалансированный скафандр создавал неприятные ощущения, пальцы правой ноги начали чувствовать холод.

В какой-то момент – до вечера было еще далеко – я заметил, что мы отклонились от маршрута, точно собирались обогнуть по краю лежавшее впереди скалистое образование, похожее на холм-останец. Поняв, что придется идти лишку, я предложил вернуться на правильный курс.

– Иди, если хочешь, Карл Паттор. Возможно, я был нечестен с тобой ради того, чтобы соблюсти свое табу.

– Да в чем дело?! – заорал я, слишком устав, чтобы вести себя тактично. Великан проигнорировал эту неучтивость и повернулся, чтобы взглянуть на останец.

– Вон там высится Хель, – сказал он. – Я предпочел бы не знать судьбу моих сестер и их детей.

Я исполнил номер «Чушь, приятель, я вовсе не хотел…», и мы двинулись в обход. Часа два спустя Вула, разведывавшая дорогу, остановилась и принялась обходить то, что напоминало невысокий снежный холмик, потом заскулила, уши и хвост обвисли. Она развернулась, возвратилась к хозяину и подала ему лапу. Джонни Гром погладил ее большую косматую голову и отправился вперед – посмотреть, что там она нашла. Я двинулся следом, недоумевая, отчего старая боевая собака пала духом, словно побитый щенок. Гигант опустился на колени и смахнул снег. Приблизившись, я увидел лицо, прекрасное, словно древнее изваяние богини любви, и такого же внушительного размера; юное, почти улыбающееся, с прядью золотисто-рыжих волос на белом как лед лбу. Внезапно все подколки вылетели у меня из головы. Я видел красоту, из-за которой могли вспыхивать войны, но она была мертва и стыла здесь все эти сотни лет. Ну почему у меня не было заклинания, чтобы оживить ее!

– Адаин, младшая из всех, – сказал великан. – Совсем девочка, едва достигла брачного возраста. И вот она стала невестой льда и лежит в его холодных объятиях.

– Симпатичная куколка, – сказал я, и внезапно меня захлестнуло ощущение потери, такое сильное, что я едва не лишился сознания. Я слышал, как кричу: «Нет, нет! Нет!!!» – и бьюсь о преграждающую мне путь ручищу Джонни. Вула поднялась и встала над трупом, защищая его. Через некоторое время оказалось, что я сижу на снегу, из глаз моих льются слезы и застывают на лице, а большой Джонни говорит:

– Не стыдись этого, Карл Паттон. Любой мужчина полюбил бы ее, как только увидел, будь он большим или маленьким.

Я сказал ему, что он придурок, встал и собрал свой груз, почему-то стараясь не смотреть на девушку. Джонни снова прикрыл ее лицо и сказал:

– Прощай, сестренка. Теперь мы должны позаботиться о живых.

И мы пошли дальше. Весь день Джонни был молчаливее обычного. Несмотря на горячие концентраты, которые я тайком потягивал на ходу, и на искусственный стимулятор, который поступал мне в артерию через безыгольный шприц, я начал ощущать тяготы пути. Но не так сильно, как Большой Джонни. Он выглядел изможденным, изголодавшимся и шел так, словно к каждой ноге было привязано по наковальне. Он по-прежнему отмерял себе и собаке скромную порцию, впихивая такую же мне. Когда он не видел, я засовывал все, что не мог съесть, в утилизатор и смотрел, как мой спутник изнывает от голода. Но Джонни был крепким орешком; он угасал медленно, неохотно, сражаясь за каждый дюйм.

Он никогда не жаловался. Он мог в любой момент развернуться и пойти обратно, не извинившись. Он уже приложил больше усилий, чем можно было ожидать даже от великана. Ну а мне стоило только представить себе солидный банковский счет, и большие сочные стейки, и просторные мягкие кровати с красивыми женщинами в них, и машины ручной сборки, и пентхаус с отличным видом – все, что должны были принести мне эти деньги. Пока я помнил о них, боль казалась далекой и неважной. Бэрд Ульрих мог все это выдержать, да. И в конце концов, здоровяк – всего лишь человек, как Вула и я, и если он еще может встать и снова двинуться в путь, значит могу и я. Мне почти что было жаль здоровенную псину, которая шла лишь потому, что не могла представить себе ничего другого, а тем более – вообразить роскошную будку со множеством косточек. Но я подавил это чувство. Не время быть сентиментальным. Этот здоровенный простак вообще не способен помыслить о вероломстве и предательстве. Ну и пошло оно все к чертям.