стон, не то вздох. Жива. Пока ещё.

Но осталось недолго.

В миг, когда тянущая жилы боль стала нестерпимой, Яр отпустил девичью руку. Вонзившийся в виски холод до отвращения привычен. Кахар смотрит недоумённо; он ещё не успел понять… Яр медленно выпрямился. Сил осталось совсем немного, а способов их потратить ещё меньше. Была бы в этом хоть капля смысла…

– На всё воля богов, кахар, – проговорил он, не стараясь скрыть горькой насмешки.

Воин без лишних слов взмахнул мечом.

Яр ждал этого. За миг до того, как сталь коснулась его кожи, он последним усилием заставил себя шагнуть сквозь чары – почти наугад, в единственное пришедшее в голову безопасное место. Вокруг сердито зашипели морские волны. Закашлявшись, Яр выплюнул горько-солёную воду и огляделся. Берег изгибался желтоватой линией далеко на горизонте; скалы, сложенные из светлого камня, остались позади.

Плотная холодная вода равнодушно держала груз неизбывной чёрной вины.

XXVII. С другой стороны

Свет прозаических лампочек, пропущенный сквозь сплошной занавес из хрустальных висюлек, дрожал на гладких боках фужера. Мурлыкал что-то умиротворяющее рояль, уставший за долгий вечер. Впущенный в зал робкий сквозняк едва колыхал душную взвесь зимних духов, сигарного дыма и лицемерия. Здешнее общество пытается походить на утончённую аристократию, но неизбежно остаётся самим собой – сборищем наглых мужчин и недалёких женщин. Они давно перестали быть интересными даже как предмет для насмешек. Не следовало сюда приходить. Худшего способа отвлечься просто не придумаешь.

Лидия поднесла фужер к губам – не столько ради шампанского, сколько для того, чтобы продемонстрировать окружающим нежелание вести беседу. Она смертельно устала улыбаться и любезничать. Так ли нужна теперь эта светская повинность, если она даже не может заполнить собой ставшие пустыми короткие зимние дни? Чтение или корпение над переводами принесли бы несравнимо больше удовольствия. Должно быть, так и подкрадывается старость.

– Вечер можно считать состоявшимся, – заметила, обращаясь сразу ко всем, полузнакомая красотка, слегка засахарившаяся от сладкой жизни. – Жаль, не нашлось минутки для поэзии. В стихах так много чарующей силы слова!

– Досадное упущение, – Маргарита Шевцова-Авилова, приблизившись, непринуждённо подхватила с подноса бокал отвратительной сангрии и изогнула в холодной улыбке ярко-алые губы. – Но, Лара, неужели вы знаете, где сейчас найти по-настоящему хорошего поэта? Всё, что в последнее время попадает мне в руки, только навевает тоску.

Ещё бы – если искать пищу для размышлений исключительно в бульварных романах. Маргарита Анатольевна, благородно-бледная и облачённая в бело-голубой шёлк, могла бы, пожалуй, сойти за утончённую даму – если бы Лидия не знала, что корысти и глупости в Кирилловой супруге хватит на десяток самых отборных базарных хабалок. Женитьба на дочери важного управского чиновника здорово помогла Авилову взгромоздить задницу в депутатское кресло, а заодно окончательно лишила предприимчивого волхва призрачного права на личное счастье. Любопытно, он ей просто врёт или заставляет забывать о своих похождениях на стороне?

– «Московскому зеркалу» следовало бы возродить творческую колонку, – заметила ещё одна дама, в тёмно-зелёном платье напоминавшая укрытый брезентом стог сена. Ей, как и Маргарите Анатольевне, пришлась по душе отдающая кислятиной холодная сангрия. – Может быть, я бы даже что-нибудь туда послала, хи-хи…

– Вы можете лично сообщить свою идею господину Потапову, – мадам Авилова указала бокалом куда-то в сторону кресел, занятых утомлёнными гостями. – Жаль, что «Зеркало» сейчас посвящает себя совсем другим проблемам… Не правда ли, Лидия Николаевна?

Свешникова холодно улыбнулась.

– «Зеркало» посвящяет себя тому, за что платят его редактору.

– Тогда я хотела бы знать, кто платит за все эти клеветнические помои! – выплюнула Маргарита Анатольевна. Тяжёлые золотые серьги в её ушах укоризненно качнулись. – Но вы, наверное, довольны. Вам ведь тоже не по душе то, чем живёт наше общество…

Дамы неодобрительно ахнули вразнобой. Обитательницы этого стареющего курятника непременно впадают в ужас, завидев под самым клювом тень хищной птицы.

– Мне не по душе любая несправедливость, Маргарита Анатольевна, – ласково проговорила Лидия. – Жаль, что мы расходимся во мнениях.

– Тогда вам следовало бы посетить благотворительный вечер, – прокурорским тоном заявила Авилова. – Управа устраивала на Рождество, вы не знали?

– Благотворительность – это прекрасно! – томная Лара мечтательно закатила глаза. – Она даёт нам возможность искупить свои долги.

Дамы согласно закивали. Лидия не сочла нужным на это отвечать. Какие долги у этих престарелых упырих – супружеские недоимки?

– Вы склонны к благотворительности иного рода, не правда ли? – резко спросила Авилова. На бывшую мужнину любовницу она смотрела теперь откровенно враждебно. – К такой, чтобы приносила вам удовольствие?

Продолжая любезно улыбаться, Лидия склонила голову к плечу и задумчиво оглядела пышущую негодованием перезрелую тётку. Вся её злость зиждется на зыбкой гордости за никому не нужную мнимую праведность. Когда-то Лидия думала, что люди не понимают своей свободы; теперь знала, что они попросту не желают её видеть.

– Стремление к удовольствиям – естественное свойство здорового разума, – созерцательно заметила Свешникова. – Вопрос лишь в том, откуда их черпать. Я предпочитаю наблюдать за тем, как мои начинания дают всходы. А вы?

От необходимости отвечать мадам Авилову избавил нарисовавшийся поблизости Вяземский. Потрёпанный жизнью рыцарь извинился, выцепил из дамского кружка скучающую супругу и, глядя исключительно на Лидию, поведал, что у крыльца ожидают несколько такси для тех, кто желает покинуть блестящее собрание. Свешникова выждала для приличия, пока чета удалится в направлении гардероба, и, любезно попрощавшись, отправилась следом. Определённо, она стала