Пригород, место действия многих моих произведений, отражает непоседливость и утрату корней у современных людец. Пригород не имеет традиций, его образ жизни еще надо изобретать. Людям нужно учиться жить друг с другом и созидать новое общество.

В пригородах очень много такого, что можно критиковать и улучшать, но так или иначе люди, там поселившиеся, внесли много самобытного в свой образ жизни.

Например, вам не очень понравится поселок из сорока пяти домиков, как две капли воды похожих друг на друга, но когда вы приедете туда лет через восемь, они будут выглядеть по-разному. Одни участки будут засажены фруктовыми деревьями, другие— голы. Возможностей для выдумки необычайно много. Единообразие домов побеждается воображением их хозяев.

Ограниченность принадлежит к главным темам моего творчества, будь то ограниченность маленького городка в Новой Англии, тюрьмы или наших собственных страстей. Я часто ощущаю границы своих интеллектуальных и физических возможностей. И все же я верю, что суть жизни на земле состоит в открытии свобод, которыми человек мог бы пользоваться, несмотря на ограниченность своего бытия.

ИЗ ИНТЕРВЬЮ

Вопрос. Не беспокоят ли вас упреки в очевидной автобиографичности романа, в том, что в нем слишком явно авторское присутствие?

Ответ. Нисколько. Больше того, я был бы огорчен, если бы в Стинго сразу же не узнали бы человека по имени Билл Стай-рон. Это суть замысла книги.

В. Итак, вы не скрываете своего присутствия в романе. Зачем вам это понадобилось?

О. Наверное, это единственный способ эстетически обосновать тему. Дело в том, что я пишу об Освенциме, самом трудном для меня предмете. Я хочу ввести в роман как можно больше подлинного материала, для меня это важно.

В. Почему бы не написать просто очерк или документальную книгу?

О. Я романист. Я хочу написать роман. О Нате Тернере тоже можно было бы написать очерк.

В. Вы очень откровенны в деталях вашей биографии. В первой главе, например, упоминается, что, работая редактором, вы отвергли рукопись «Кон-Тики». Почему бы вам не написать просто автобиографию?

О. Пожалуй, по той простой причине, что в автобиографии я не смог бы сказать то, что хочу, не смог бы поведать о том, чего не происходило со мной лично. Все освенцимские сцены—плод художественного вымысла. Другими словами, я решаю сразу две задачи. Роман начинается как обычная биография, а потом... Поймите правильно, я не претендую на художественное открытие, это делалось уже много раз, хотя я надеюсь, что добавил два-три новых штриха. Так вот, начав с чистой автобиографии, где-то пройдя четверть пути, я стал придумывать отдельные эпизоды. Почему я выбрал именно этот прием, не знаю, но он показался мне интересным.

В. Можете ли вы сформулировать причину, которая побудила вас соединить свою историю с историей Софи?

О. Вероятно, да. Впрочем, не уверен. Наверное, есть две причины. Об одной я уже говорил. Идея в том, что если начинаешь писать в автобиографическом ключе и делаешь это убедительно, то впечатление достоверности сохраняется и когда переходишь к вымышленным эпизодам. Читатель—как бы это сказать—покупается, что ли, и после правдивых автобиографиче-

ских эпизодов он верит, что и остальное — тоже правда. Другая причина в том, что я просто не знал, как лучше подойти к главной для меня проблеме, действительно к главной проблеме тех лет—это концентрационные лагеря; она, по-моему, главная для понимания нашей страны и ее людей в то время.

В. Сказанное вами об автобиографичности, которая завоевывает читательское доверие, подтверждает мнение, что вы— традиционный писатель...

О. Да, конечно, автобиографичность—один из возможных вариантов старой техники. Я не вижу тут ничего нового, но зсе-таки думаю, что внес в нее кое-какие дополнительные измерения. Первые две главы—это довольно точное описание пережитого. Но и они не лишены вымысла: читательские письма в «Макгроу Хилл», я их выдумал.

В. Значит, когда вы представляете Софи через ее собственный рассказ, вы используете тот же композиционный прием, как и в романе «Подожги этот дом». Я имею в виду эпизод, когда они отправились на рыбную ловлю.

О. Не совсем. В том месте, где Софи впервые появляется в романе, идет ее сравнительно небольшой рассказ, она говорит о своей юности. Я писал этот отрывок, чтобы показать ее так, как Ойа сама воспринимала себя, и создать атмосферу достоверности. Она откровенничает с рассказчиком, а это значит, что читатель поверит мне, когда я перехожу к повествованию от третьего лица и описываю, что происходило с ней потом. То же самое было в «Доме», и мне кажется, этот прием сработал, по крайней мере на чисто техническом уровне. Читатель уже убежден, что Кэсс мог все рассказать Питеру, и когда Питер начинает затем описывать события с точки зрения Кэсса, то ему веришь, ведь читатель чувствует, что именно это Кэсс и говорил Питеру.

В. Так же, как Конрад поступил с Марлоу в «Сердце тьмы»?

О. Да, это довольно старый прием. Он есть у Конрада, мы не сомневаемся в его правомерности, и я не сомневаюсь. Сейчас я стараюсь сделать то же самое в новом романе, но только более компактно, чем в «Доме».

В. Ваши произведения пронизаны довольно пессимистическим взглядом на человечество, но вот Роберт Моррис утверждает, что даже в самых мрачных местах слышны отзвуки комического. Ничего не скажешь, «Обольщение Лесли» — очень смешная вещь. Есть ли в «Софи делает выбор» и другие комические места?

О. В самой первой главе Стинго рассказывает, как он запускал воздушные шарики из окна здания «Макгроу Хилл».

В. Я где-то читала, что речь идет о бумажных самолетиках.

О. Может быть, не помню, иногда все так путается. . Я долго колебался, не будут ли такие эпизоды выпадать из общего стиля книги* но потом решил дать их, как и рассказ о Лесли. Он вполне соответствует образу Стинго, тому впечатлению, которое он производит с самого начала, а оно Смешное, правда? В некоторых местах юмор преобладает. Но в общем, меня это не особенно волнует, я уверен, что эпизод с Лесли — самостоятельный кусок в книге.

В. Вы как-то говорили мне, что между двумя женщинами есть сходство. Например, Лесли — правда, она еврейка—говорит, как Софи. Хотя сама Софи