Я был ошеломлен. Как мог священник, верующий во Христа,затеять войну, в которой погибли три тысячи человек?! Почему сыновья королейбезропотно принимают наказания плетьми за обычные проступки? Но в этом-то изаключалось могущество веры, ее пленительная логика.

Я решил направиться с Нинианом и двумя своими недавнородившимися сыновьями на Айону. Разумеется, мы сохраняли обличье человеческихсуществ. У Ниниана не возникло никаких подозрений на наш счет.

Прибыв на Айону, я был сразу очарован самим монастырем иличностью Колумбы.

Остров, поросший лесом и зеленью, с прекрасными видами,открывающимися со скал, показался мне великолепным. Просторная морская гладь ипрозрачность воды мгновенно умиротворяли душу.

Удивительное спокойствие снизошло на меня. Я почувствовалсебя так, словно снова обрел утраченную землю, только теперь там превалировалинастроения покаяния и аскезы и в то же время во всем ощущалась гармония, вера вабсолютную благостность существования.

Монастырь был кельтским и вовсе не походил на монастырибенедиктинцев, которые позже распространились по всей Европе. Монастырскуютерриторию окружала высокая стена, что делало его практически неприступнойкрепостью. Монахи жили в маленьких скромных хижинах, многие из которых быливнутри не более десяти футов в ширину. Церковь – скромное деревянное строение –отнюдь не производила впечатления величественного храма.

Никогда прежде не приходилось мне видеть подобное сооружение,находящееся в столь тесной гармонии с окружающей природой. В этом месте можнобыло слушать в тишине пение птиц, гулять, размышлять, молиться, беседовать собаятельным, дружелюбным и воистину любезным Колумбой. В жилах этого человекатекла королевская кровь. Я тоже уже давно был королем. Наши владениярасполагались в северных частях Ирландии и Шотландии. Мы понимали друг друга, иэтот святой человек находил во мне нечто привлекательное: искренность Талтосов,глуповатую, с точки зрения многих, привычку сразу же переходить к сути дела,несколько чрезмерную восторженность.

Колумба вскоре признался мне, что суровая монастырская жизньи умерщвление плоти были ключевыми аспектами христианской любви. Эта любовь неимела ничего общего с чувственностью. Она возносила человека духовно и никак небыла связана с любовью плотской.

Великий монах мечтал обратить в свою веру все наше племя,мой клан. Он страстно желал видеть во мне священнослужителя, наставляющегосоплеменников на путь истинный.

«Но ты даже не представляешь того, о чем говоришь», –возразил я, а затем, связав его клятвой неразглашения исповеди, то есть вечнойконфиденциальности, поведал историю своей долгой жизни. Я раскрыл тайнучудодейственного ритуала нашего рождения и рассказал о том, что многие Талтосымогут жить бесконечно и сохранять вечную молодость, пока несчастный случай иликакое-либо страшное бедствие не уничтожит кого-либо из нас.

Некоторые детали я не стал ему рассказывать. В частности, несообщил о том, что когда-то был главным распорядителем великого танцевальногообряда в Стонхендже.

Но обо всем остальном я ему рассказал, даже об утраченнойземле, о том, как мы жили в долине на протяжении многих сотен лет и как,постепенно сбросив с себя завесу тайны, приняли облик человеческих созданий.

Все это он выслушал с огромным интересом, а затем задалвопрос, повергший меня в изумление: «Можешь ли ты доказать мне все это?»

Я осознал, что не смогу, ибо единственным способомдоказательства было совокупление одного Талтоса с другим и рождение нового отпрыска.

«Нет, – решительно ответил я. – Но взгляните нанас более внимательно. Посмотрите на наш рост».

Этот довод он отверг, заявив, что в мире существуетмножество высоких людей.

«Люди в течение многих лет знают о вашем клане, –сказал мне Колумба. – Ты – король Эшлер из Доннелейта, и всем известно,что ты хороший правитель. Если ты сам веришь в эти истории, это потому, чтодьявол завладел твоим воображением. Забудь о них. Продолжай делать то, чегохочет от тебя Бог».

«Спросите Ниниана, – настаивал я. – Целое племяимеет такой рост».

Но он уже давно слышал об очень высоких пиктах, живущих вгорах Шотландии. Похоже, наша хитрость удалась на славу!

«Эшлер, – сказал он, – я не сомневаюсь в твоейдобродетели. Еще раз советую отринуть заблуждения, которые тебе внушаетдьявол».

В конце концов я согласился, но по одной причине. «Неважно, – думал я, – верит ли Колумба тому, что я рассказал о своемпрошлом. Все, что имеет значение, это распознал ли он во мне душу».

Майкл, тебе известно, что в истории Лэшера есть один крайневажный момент? Живя во времена Генриха, он хотел верить, что обладает душой, ине мог смириться с тем, что не может быть священником Божьим, таким же, каклюбой человек. Мне понятно это его ужасное, безвыходное положение. Все те, ктопо той или иной причине оказывается, так сказать, чужим среди своих, по-своемусталкиваются с этой дилеммой. Говорим ли мы о законнорожденности, о душе, о гражданстве,о братских или сестринских отношениях, мы всегда страстно желаем, чтобы нассчитали воистину самостоятельными личностями, столь же ценными по внутреннейсущности, как и любой другой.

Об этом мечтал и я. И совершил ужасную ошибку, приняв советКолумбы. Я забыл, что мое знание было истиной.

Там, на Айоне, я принял христианство. Меня крестили, равнокак и моих сыновей. За этим крещением должно было последовать другое, но длянас это было уже формальной процедурой. На маленьком острове, свободном от тумановВысокогорья, мы стали христианскими Талтосами.

Я провел немало дней в монастыре. Я прочел все книги,которые там были. Я был очарован рисунками и очень скоро научился ихкопировать. Конечно, получив официальное разрешение. Я скопировал Псалтирь, потомЕвангелие, поражая монахов своей типично талтосской одержимостью. Я часамирисовал яркими красками странных зверей. Иногда я сочинял стихи, но монахисмеялись над ними. Я делал выписки. Я доставлял им удовольствие своимипознаниями в латыни и греческом.

Какое сообщество когда-либо было столь похоже на Талтосов?Монахи, словно дети, как мне казалось, отказывались целиком от всей концепциипросвещенного взрослого человека, чтобы служить аббату, как своему господину, итаким образом служить самому Богу, распятому Христу, умершему за них.

Это были счастливые, очень счастливые дни.