прогнал их Заруцкий, а в Арзамасе смольнян «дворцовые мужики не послушали, делить себя не дали, чтоб им быть за ними в поместьях». Долго стояли смольняне под Арзамасом, и у них «бои с мужиками были, только мужиков не осилили: помогали мужикам арзамасские стрельцы триста человек». Не успев здесь, смольняне отправили в Нижний «челобитчиков, чтоб их приняли к себе в Нижний». О нижегородском ополчении услышали и теснимые казаками вязьмичи и дорогобужане: они также двинулись в Нижний. Нижегородцы приняли тех и других «честно»; из них-то и составились первые отряды нового войска. По приблизительному счету Азарьина, смольнян было около 2000 человек, – число очень значительное по тому времени. К этим пришельцам примкнули затем и местные ратные люди: дворяне, стрельцы и служилые казаки. В то же время нижегородские власти начали приглашать из понизовых городов ратных людей «со всею службой итти в Нижний», а из Нижнего под Москву. Таким образом, предполагалось сделать Нижний сборным пунктом многих городских дружин, главным образом тех, которых ждали с востока, из Понизовья[233].

Воеводой над всеми этими дружинами нижегородцы, всем городом, избрали стольника князя Дмитрия Михайловича Пожарского. Его служба при царе Василии была всем известна. Он был в то время одним из видных боевых воевод, пожалуй, самым видным после Пр. Ляпунова и князя И. С. Куракина. По своему происхождению он принадлежал к знаменитому роду стародубских князей, который поник под частыми опалами московских государей XVI века и опустился с вершин московской аристократии в ее средние слои. Опричнина не лишила этот род, один из немногих, его старой оседлости, но все-таки она не прошла бесследно как для лиц, так и для земельных владений этого рода. В 1566 году посад и городище Стародуба-Ряполовского вместе с многими селами и волостями, а в том числе и с волостью Пожаром, откуда шли князья Пожарские, были отданы Грозным князю Владимиру Андреевичу. В этих местах к Стародубу с его новым удельным князем должны были тянуть «судом и данью» все «вотчины и купли и монастырские и церковные земли»; сами же вотчинники могли служить «вольно, где кто хочет», или московскому государю, или своему князю Владимиру Андреевичу. Другие стародубские вотчины были взяты прямо на государя, и в том числе многие вотчины Пожарских; их перечень можно читать в завещании Грозного. Эти земли впоследствии возвращались старым владельцам, но иногда не на вотчинном праве, а только в качестве поместья. Так, самому Дм. Мих. Пожарскому соседнее с его старинной Мугреевской вотчиной село Нижний Ландех дано было первоначально как поместье; другим же «приселком» к Мугрееву, именно Могучим или Могучевым, Иван Грозный распорядился в завещании как собственностью, а затем этот приселок снова отошел в вотчину князя Д. М. Пожарского. Таким образом, не прогнав Пожарских с их родины на верхнем течении Духа и Тезы, царь Иван, однако, нарушил целость их земельных владений и подчинил их власти – правда, кратковременной и мимолетной – удельного князя. Это было гонение и разорение такое же, какое переживала при Грозном вся вообще удельная аристократия. Но для семьи князя Д. М. Пожарского такое гонение соединялось еще и с прямой опалой. «Мои, государь, родители Пожарские, – говорил князь Дмитрий Михайлович в конце 1602 года, – были, государь, много лет в государеве опале». Родной дед князя Дмитрия Федор Иванович вскоре после взятия Казани был туда сослан и долго оставался на Низу «в государевых опалах», так что не бывал на иных службах. Опалы не окончились со смертью Грозного; около 1599 года, уже во времена Годунова, пришла государева опала на мать князя Дмитрия, рано овдовевшую, и на него самого. Неизвестно, в чем была их вина, но уже в 1602 году до них «милость царская воссияла»; они были прощены, и князь Дмитрий начал свою службу в чине стольника, особенно выдвинувшись в царствование Василия Шуйского как верный ему воевода и администратор[234].

Приведенные сведения помогут нам до некоторой степени определить личность избранного нижегородцами вождя. Соображая положение семьи Пожарских в общем ходе событий второй половины XVI века, прежде всего заметим, что Пожарские были в числе жертв опричнины и созданных ею придворных отношений и порядков. Знатные и богатые, они теряли вотчины и были опалами выброшены из Москвы на должности по местному управлению. Прижатые Грозным, они терпели и при Борисе, его политическом наследнике и последователе. Разумеется, они не могли быть в числе поклонников нового режима и должны были вспоминать старые, лучшие для них времена. В местнических столкновениях своих с князем Б. М. Лыковым в 1602 и 1609 годах князь Д. М. Пожарский упорно стоял на том, что если его «дед или которой родитель» по их грехам в государеве опале и должны были принимать низкие должности, то это никак не может понижать их высокой родовой чести. «Кои, государь, по греху своему, – говорил он, – в государевых опалах наша братья всех родов, и как, государь, до них милость воссияет, и с кем, государь, им случай будет в отечестве, – и они, государь, бьют челом и тяжутся по своей лествице и своим родительми; …и яз, государь, холоп государев, по его царской милости таков же стольник, что и князь Борис Лыков». Этот принцип родословности, не признававший, что опала и отсутствие придворного фавора могут влиять на отечество служилого человека, сближает его сторонника князя Дмитрия Михайловича с княжатами-олигархами, которые восстали с Василием Шуйским против годуновских порядков. Д. М. Пожарский, несомненно, принадлежал к их стороне. Он верно служил правительству Шуйского, а после падения Шуйских считал главой княжеской среды князя В. В. Голицына. В этом смысле он и сказал о нем свои известные слова. В 1612 году, в июле, беседуя с новгородским посольством в Ярославле, Пожарский заметил о В. В. Голицыне: «Надобны были такие люди в нынешнее время! Только б ныне такой столп, князь Василий Васильевич, был здесь, и об нем бы все держались и яз к такому великому делу мимо его не принялся; а то ныне меня к такому делу бояре и вся земля сильно приневолили»[235].

Таков был, на наш взгляд, князь Дм. М. Пожарский. Это – представитель определенного общественного слоя, носитель старой традиции. С такой точки зрения о нем нельзя говорить, как не раз говорилось раньше, что он «тусклая личность», «ничей сторонник», «беспринципный» и «простой русский человек». С высоким понятием о своей родовой чести и с консервативным настроением Пожарский, разумеется, не мог ни служить самозванщине, ни прислуживаться Сигизмунду. Он и в Тушине не бывал и королю ни о чем не бил челом: напротив, крепко бился с тушинцами и первый пришел под Москву биться с