нижегородской общины, была объявлена всему городскому совету в воеводской избе, а на другой день торжественно оповещена всему городу, причем народу сообщена была и троицкая грамота, подходившая своим патриотическим содержанием к настроению нижегородцев. Но чтение этой грамоты в соборе вовсе не показывало, чтобы именно она «возбудила» до той минуты спавших обитателей Нижнего. Сама рукопись Ельнина опровергает такое толкование. По ее рассказу, видение святого Сергия Минину было раньше, чем Минин узнал на воеводском дворе о троицкой грамоте. Прося прочесть грамоту в соборе, Минин прибавил слова: «а что Бог даст»; в них сквозила уверенность, что Бог даст доброе начало предполагаемому ополчению. Такая уверенность могла быть основана лишь на знакомстве с тем подъемом духа, какой был вызван самим же Мининым в тяглых людях Нижнего Новгорода[231].

В таком виде представляется нам начало изучаемого движения. В Минине нашла своего вожака тяглая масса, Савва же Ефимьев явился первым выразителем высших слоев нижегородского общества. За ними увлеклось все население их города, причем служилый люд и духовенство пошли за тяглыми людьми, которым по праву должно принадлежать данное им летописью название «Московского государства последних людей». В их лице действительно последние люди взялись за трудное дело очищения государства и восстановления порядка, с каким не могли сладить ни московские бояре, ни дворяне ляпуновского ополчения. Умудренные неудачей предшествующих попыток, городские мужики с особой осмотрительностью устраивали дела своего ополчения.

Необходимо несколько остановиться на известных обстоятельствах образования денежного фонда в нижегородской «казне» и первоначальной вербовки в Нижнем ратных людей. Устранив те басни, которыми обставлено это дело как в старых хронографах и летописцах (вроде хронографа князя М. А. Оболенского или сборника А. Е. Балашева), так и в новейших сочинениях о Смуте, мы получим согласные свидетельства современников, что нижегородцы прежде всего обязались особыми приговорами жертвовать на ополчение «по пожитком и по промыслом», а затем начали искать годных к бою ратных людей. По приговорам в земской и воеводской избе не один раз назначались чрезвычайные сборы на ополчение, имевшие характер то третьей или пятой деньги, то натуральных сборов, то простого займа у частных лиц до того времени, «покамест нижегородские денежные доходы в сборе будут». В подобных приговорах участвовали вместе с земскими старостами и целовальниками «все нижегородские посадские люди», а кроме того, и нижегородская администрация: «окольничий и воевода» князь Василий Андреев Звенигородский, Андрей Семенович Алябьев и дьяк Василий Семенов. Действие этих приговоров распространялось не только на нижегородский посад, но и на весь уезд, даже на другие города, приставшие к ополчению, – Балахну и Гороховец. Средства, добываемые сборами, имели специальное назначение: они шли на жалованье и корм ратным людям. Для раскладки взимания и хранения этих чрезвычайных сборов было избрано особое лицо, «выборный человек», именно сам Кузьма Минин. Принимая новую обязанность, становясь «окладчиком» по обычному выражению того времени, Минин должен был выйти из числа земских старост: того требовал тогдашний порядок служебных отношений. В силу своих полномочий по окладному делу Кузьма «нижегородских посадских торговых и всяких людей окладывал, с кого что денег взять, смотря по пожитком и по промыслом, и в городы, на Балахну и на Гороховец, послал же окладывать». Как лицо, облеченное властью, Минин действовал на нижегородцев не одним убеждением, а и силой: «Уже волю взем над ними по их приговору, с Божией помощью и страх на ленивых налагая». В этом отношении он следовал обыкновенному порядку мирской раскладки, по которому окладчики могли грозить нерадивым и строптивым различными мерами взыскания и имели право брать у воеводы приставов и стрельцов для понуждения ослушников. Эта сторона дела ввела в соблазн некоторых исследователей: приписав одной личности Минина черты, характеризующие общественный строй, они готовы были в нем видеть человека исключительной крутости и жестокости. Создалось даже обвинение в том, что Минин завел торговлю людьми – «пустил в торг бедняков», чтобы вырученные за них деньги обратить на «очищение» государства. Нечего и говорить, как далек этот взгляд от исторической правды. Если бы даже и было доказано, что при сборах на нижегородское ополчение происходили случаи отдачи людей по житейским записям для того, чтобы добыть денег на платеж Минину, то это не доказывало бы никакой особой жестокости сбора, а было бы лишь признаком того, что житейская запись, хорошо знакомая середине и концу XVII столетия, уже в начале этого столетия была достаточно распространенным видом личного найма с уплатой за услуги вперед. Как бы то ни было, определенные нижегородским «миром» чрезвычайные сборы были сразу же сосредоточены в управлении Минина, который и ведал их сообразно с обычаями тогдашней податной практики. Когда же князь Пожарский пожелал, чтобы хозяйство его рати находилось в опытных руках того же «выборного человека», то Минин ушел с ним в поход к Москве, а сборы на ополчение в Нижнем перешли в совместное ведение нижегородских воевод и земских старост, приговоры которых отчасти нам известны по нижегородской приходной книге 1611–1612 годов и по грамотам того же времени[232].

Так были устроены хозяйственные дела будущей рати. Надобно было устраивать самую рать. Число собственно нижегородских служилых людей по спискам было довольно велико. В 1606–1607 годах нижегородские десятни насчитывали более трехсот дворян и детей боярских разных статей. Но многолетняя смута развеяла служилый люд по разным станам и городам, согнала его с вотчин и поместий, многих свела в могилу. Собрать нижегородских дворян в Нижний и устроить из них правильное войско было нельзя, по крайней мере в скором времени. Одна любопытная частность, сохраненная разрядной книгой, указывает нам на то, что при начале движения в Нижнем там не было никого из местных дворян, так сказать, первого разбора – ни окладчиков, ни выборных и дворовых. Во главе посольства к Пожарскому с посадскими людьми послали «нижегородца дворянина доброго»; но этот добрый дворянин был не «из выбора» и не дворовый, а из обычных «городовых» детей боярских – Ждан Петров Болтин. От прочих подобных он выделялся лишь тем, что имел право на ежегодное четвертное жалованье, был «четвертчиком». Если таким образом не было возможности стянуть в Нижний в достаточном числе своих военных людей, надобно было искать их на стороне. Случай помог нижегородцам. В это время на Руси блуждали служилые люди из городов «от Литовской украйны»: Смоленска, Дорогобужа, Вязьмы. Они были прогнаны со своих земель нашествием Сигизмунда. Через Калугу они пришли под Москву, а там «начальники» приказали испоместить их в дворцовых волостях: смольнян в Арзамасе, а вязьмичей и дорогобужан в Ярополче (ныне г. Вязники на р. Клязьме). Однако из Ярополча скоро