собираться не только на поляков, но и на казаков. И напротив, нельзя найти никакого следа непосредственных сношений Нижнего с Троицким монастырем за всю вторую половину 1611 года: нижегородцы не искали совета и руководства у троицких монахов.

К сожалению, нельзя с желаемой полнотой и точностью изучить первый момент движения в Нижнем; для этого не хватает материала. Архив нижегородского ополчения, несомненно существовавший, не уцелел, сохранились лишь отдельные и разрозненные документы. Писатели же XVII века мало интересовались местными нижегородскими отношениями; они начинают следить за нижегородским ополчением лишь тогда, когда оно стало общеземским. Поэтому в летописных показаниях встречаются противоречия и недомолвки. Известен их результат – разногласие ученых относительно места, где начал Минин свою проповедь, на торгу или в Кремле, также и относительно тех влияний, которые внушили Минину решимость «возбудити спящих». Не с большей надеждой на безошибочность своих заключений, чем все прочие писатели, высказываем мы наш взгляд на это дело. Следуя И. Е. Забелину, мы думаем, что Минин не ждал троицкой грамоты 6 октября 1611 года и задолго до нее начал свой подвиг. Возбужденный вестями из-под Москвы о погибели Ляпунова, о распадении земских дружин, о переходе правительственной власти в руки казачьих бояр, наконец, о возобновлении самозванщины и появлении имен Маринки и Воренка Минин и без монашеских увещаний мог уразуметь, что земское ополчение привело к торжеству давнего врага земщины – казачества – и что в интересах общественных следует не повиноваться казачьим властям, а противодействовать им. Видение, о котором он сам рассказал в Троицком монастыре, внушило ему смелость выступить открыто на проповедь. По словам Симона Азарьина, Минин начал говорить «пред всеми в земской избе и идеже аще обреташеся» о необходимости «чинить промысел» над врагами. Это указание на земскую избу очень важно потому, что объясняет нам, в какой среде говорил Минин. Принадлежа к числу земских старост Нижнего, управлявших хозяйством городской тяглой общины, Кузьма прежде всего обратил увещание к своим выборщикам в том пункте, где тогда велись все дела тяглого «мира», – в земской избе, которая стояла близ церкви Николая Чудотворца «в торгу» (на Нижнем базаре, недалеко от пароходных пристаней). В этой же избе, вероятно, был написан и первый «приговор всего града за руками»; приговором определялся особый сбор «на строение ратных людей», и произвести такой сбор поручалось Минину. Так, почин ополчения принадлежал бесспорно нижегородской тяглой посадской общине, а в среде этой общины – ее земскому старосте Минину. Он первый «собою начат» пожертвования на ратных; за ним пошли «и прочие гости и торговые люди, приносяще казну многу»[230].

Затеянное посадскими людьми большое дело не могло остаться без огласки. По самой сути своей оно требовало широкого оглашения, потому что нуждалось в общем сочувствии и поддержке. Оно было объявлено и другим чинам нижегородского населения. В какой форме это произошло и как именно устроилось соединение с тяглыми людьми нижегородской администрации, духовенства и дворян, точно неизвестно. Но есть об этом одно предание, которое, хотя и дошло до нас в поздней и малоискусной редакции, дает, однако, ценные исторические намеки. По этому преданию, в Нижнем Новгороде после получения одной из троицких грамот (это могла быть грамота, датированная 6 октября) «нижегородские власти на воеводском дворе совет учиниша»; на совете же том были «Феодосий архимандрит Печерского монастыря, Савва Спасский протопоп, с братиею, да иные попы, да Биркин да Юдин, и дворяне и дети боярские, и головы и старосты, от них же и Кузьма Минин». Совет решил собрать нижегородцев на другой день в Спасо-Преображенский собор в Кремле, прочесть там троицкую грамоту и звать народ на помощь «Московскому государству». Так и сделали. Назавтра собрали горожан колокольным звоном в соборную церковь. Савва читал троицкую грамоту «пред святыми вратами» и говорил народу речь. После него говорил сам Минин. Так, по рассказу рукописи Ельнина, началось в Нижнем дело «очищения» Москвы. Показания этого источника заслуживают внимания в особенности потому, что автор рукописи правильно указал на таких нижегородских деятелей 1611–1612 годов, которых другие писатели несправедливо оставляли в тени. Прежде всего таков протопоп Савва Ефимьев, бывший главой соборного духовенства в Нижнем уже в 1606 году. В августе этого года он с причтом Спасского собора получил от царя Василия Шуйского жалованную грамоту, в которой определялись жалованье, владения и права соборного духовенства. Между прочим, нижегородским игуменам и «попом всего города» вменялось в обязанность «Спасского протопопа Саввы слушати, на собор по воскресеньям к молебнам и по праздникам к церквам приходити; …а не учнут они Спасскаго протопопа слушати… и Спасскому протопопу с братьею… имати на тех ослушникех впервые по гривне». За упорное же непослушание и «небрежение» протопоп имел право даже «сажати в тюрьму на неделю» попов и дьяконов, требуя для этого приставов у воевод и дьяков нижегородских. Таким образом, Савве принадлежало первенство в духовенстве всего Нижнего и рядом с ним мог стать лишь архимандрит первого нижегородского, именно Печерского, монастыря. Рукопись Ельнина это знает и помещает архимандрита Печерского Феодосия и Савву на первом месте среди советников, призванных на воеводский двор. Что за Саввой действительно признавались большие заслуги в деле нижегородского ополчения, доказывается тем, что после московского очищения Савва «с детьми» получил в собственность в Нижегородском кремле у самого собора «государево дворовое место», рядом с таким же государевым дворовым местом, пожалованным Минину. В писцовой книге Нижнего 20-х годов XVII столетия на этих местах описаны уже дворы Нефеда Кузьмина сына Минина и протопопа Саввы Ефимьева. Насколько правильно «Ельнинская рукопись» называет на первых местах Феодосия и Савву, настолько верно указывает она далее на Биркина и Юдина. Они не принадлежали к составу нижегородской воеводской избы, то есть тех властей, которые «на воеводском дворе совет учиниша», но они приняли участие в ополчении и были ближайшими помощниками Пожарского в самом начале его деятельности в Нижнем Новгороде. Стряпчий Иван Иванович Биркин происходил из рязанского рода Биркиных и был в начале 1611 года прислан в Нижний Пр. Ляпуновым «о всяком договоре и о добром совете». Василий же Юдин был, кажется, из нижегородцев, но если он и входил в состав администрации Нижнего, то, во всяком случае, не был воеводским дьяком; эту должность тогда нес дьяк Василий Семенов. Таким образом, все указания «Ельнинской рукописи» на лиц, участвовавших в первом общем нижегородском совете, могут быть признаны основательными, а потому и самое известие рукописи может быть принято как заслуживающее доверия. Основываясь на нем, можно высказать не совсем произвольную догадку, что мысль об ополчении, возникшая сначала в среде тяглой