– А с остальными как? – спросил есаул.

– Придется татарве оставить, ну не убивать же их. Но это завтра поутру, а сейчас иди, поспи, чай, тоже утомился.

Проводив друзей, Иван, не раздеваясь, повалился на постель и сразу же заснул мертвецким сном.

67

Проснулся Княжич со странным ощущением отрешенности от давешних забот. Даже печаль по Ермаку и прочим павшим сотоварищам уже не столь изрядно терзала его сердце. Ранее такое с ним бывало, если в жизни намечался какой-то новый поворот.

«Видать, и впрямь Сибирь покинуть предстоит, – подумал Ванька, привыкший доверять своим предчувствиям. Окинув взглядом обитель побратима, он невольно вспомнил последнее напутствие Кольцо: «За царя, Ванюшка, больше не воюй, с него моей погибели с избытком хватит. Коли уцелеешь, возвращайся к сыну, а то растет парнишка сиротою при живом отце». – Хватит по свету мотаться, словно в проруби дерьмо, об Андрейке надо позаботиться, ведь он моей с Еленкою любви творение, а любимая, вон, даже с того света меня оберегает», – решил Иван и, прихватив свои нехитрые пожитки, вышел на улицу.

Бешененок оказался прав. Казаки, не дожидаясь приказаний, уже начали сбираться в дальний путь. Однако Княжич счел несправедливым уйти из крепости, не узнав желание каждого, а потому взошел на башню и пальнул из пушки, призывая станичников на круг.

Через несколько минут все казачье воинство, в котором после побоища осталось лишь полторы сотни душ, собралось на площади. Последним заявился заспанный Максим.

– Ну ты мне удружил, отправил спать, я и продрых без задних ног, пока палить не начали, и ничего сделать не успел.

– Не печалься, чтобы пушки утопить много времени не понадобится, – успокоил его Княжич.

В тот же миг в раскрытые ворота крепости влетел Андрюха. Осадив коня, он закричал:

– Атаман, орда идет несметной силою. Всю Сибирь Кучум на нас поднял.

– И далеко ль они?

– Мы, как ты велел, верстах в пяти от крепости стояли, когда их заприметили, но сейчас уже, наверное, поближе.

– Ну что казаки, примем смертный бой или уходим? – вопросил Иван.

– Надо уходить, здесь нам не удержаться, – ответил Мещеряк. Вчера на пристани Василий до конца не осознал всю тяжесть поражения отряда Ермака, но сейчас, пересчитав оставшихся бойцов, он понял, что Княжич трижды прав и отстоять Искер нет никакой возможности.

– Уходим, незачем напрасно погибать, – загомонили вслед за ним все остальные.

– А коли так, тогда пожитки собирайте да спускайтесь к пристани, – распорядился Княжич и обратился к Семке: – Как у тебя дела?

– Что ты велел, все сделано. Струги просмолили и вновь спустили на воду. Меха да солонину погрузили, даже коней своих казаки на берег свели.

– Добро, – кивнул Иван. – Ступай на пристань, помоги Мещеряку, а мы с Максимом напоследок по Искеру прогуляемся.

Взяв первых подвернувшихся под руку коней, атаманова Татарина и жеребца Максим Захарыча услужливый Семен уже отвел на струг, они неспешным шагом двинулись по опустевшей улице. Объехав город из конца в конец и не найдя отставших, друзья вернулись на площадь.

– Ну вот, а ты переживал, вон как сыпанули казачки из крепости, словно горох из драного мешка, ни одной живой души в Искере не осталось. Надо пушкарей назад вернуть, пусть свои пушки тащат на берег, – усмехнулся Бешененок.

– Можем не успеть, судя по всему, татары уже близко, – засомневался Княжич.

– Тогда чего стоим, поехали. Мне, откровенно говоря, до того тут все осточертело, что сам дивлюсь, как я два года такой жизни выдержал, – признался есаул.

На полдороге к пристани Иван с Максимкою почуяли неладное и оглянулись. Вдалеке, у самой кромки леса, маячили конные ордынцы, видать, дозорные.

– Явились, сволочи, – ругнулся Бешененок, придержав коня.

– Не дури, поехали, – позвал его Иван.

– А как же пушки?

– Да и черт с ними, все одно ордынцы огненному бою не обучены, к тому же порох взять им негде, – попытался образумить есаула атаман.

– Зелье-то они найдут, у меня в башне про запас аж три бочонка припрятано, вряд ли Семка их забрал. Ты погоди чуток, я мигом обернусь. Ежели орда на крепость двинется, шумни мне как-нибудь, из пистолета, что ль, пальни, – не дожидаясь дозволения Княжича, Максимка повернул назад, к Искеру.

Вскоре над частоколом взвился сизый дым, а из распахнутых ворот стали выбегать испуганные казачьи кони. Завидев это, татары всей своею многотысячной ордой высыпали из лесу.

Княжич было потянулся за пистолетом, но расторопный Бешененок выезжал уже из крепости. Видать, Максимка малость оплошал – то ли замешкался, то ли фитиль короткий сделал. Не проехал он и несколько шагов, как грянул взрыв. Дымный смерч подбросил удалого есаула вместе с лошадью и швырнул на землю.

– Прям, как я тогда, в бою с поляками, – подумал Княжич.

А ордынская лавина уже неслась к Искеру. Иван рванул навстречу нехристям, видя пред собой не Бешененка, а целящегося в бочку с порохом Сашку Ярославца. Подхватив бесчувственного Максима, он приударил к берегу.

Все бы ничего, но случайно подвернувшийся конек вдруг заартачился. Доскакав до крутояра, он встал, как вкопанный, и жалобно заржал, а затем вовсе начал пятиться. Недолго думая, Княжич взял Максимку на руки и побежал к реке.

Спускаться к пристани под огонь казачьих пушек татары забоялись. Столпившись над обрывом, они принялись стрелять по беглецам из луков. Иван уже шагал по сходне, когда ордынская стрела угодила ему в ногу. Он пошатнулся и наверно бы упал, но выручил царевич. Ловко перепрыгнув через борт, Маметкул взвалил на плечи Бешененка, затем помог подраненному Ваньке забраться в струг.

– Отчаливай, – распорядился Княжич и обратился к Надьке. – Тряпье какое-нибудь есть?

– Зачем тебе?

– Максиму надо голову смочить, авось очнется.

Подруга юности взяла свой розовый платок, разорвала его на две половины, одну макнула в воду и положила Бешененку на лоб, с другою подошла к Ивану.

– Давай стрелу-то выну, не то кровью истечешь.

– А сумеешь? – шаловливо подмигнул ей Ванька.

– Чай, не впервой с тобой возиться, горе луковое, – напомнила бабенка.

Взяв заветный Княжичев кинжал, Надька распорола шаровары, срезала торчащий из раны наконечник, дернула стрелу и повязала ногу нежным шелком.

– Ну вот, теперь до свадьбы заживет, – заверила она, одарив Ивана преданно-влюбленным взглядом, почти таким, каким ногайская княжна пять лет назад смотрела на красавца есаула в своем родимом городке Сарайчике.

– Что это с ней, никак житье-бытье былое наше вспомнила, – догадался Княжич и взглянул на Маметкула, но царевичу было не до них. Уединившись на корме, он опустился на колени и, прикрыв лицо ладонями, творил свою, татарскую молитву.