Вечером 28 мая маленький одномоторный самолет снизился над Мавзолеем Ленина и к изумлению людей, прогуливавшихся по Красной площади, приземлился к югу от собора Василия Блаженного. Пилотом был Матиас Руст, 19-летний немец из ФРГ. Он беспрепятственно пролетел больше 600 км над территорией СССР. Руст явился с “миссией мира” – он хотел предложить Горбачеву полностью освободить мир от ядерного оружия. Во всяком случае, так он объяснял свои намерения толпе, со всех сторон обступившей его на Красной площади. Но замешательство длилось недолго: вскоре подошла милиция, и Руста отвезли в Лефортовскую тюрьму[1385]. Однако его дерзкий поступок позволил Горбачеву приструнить тех военных из высших эшелонов, которые возражали против подписания договора об РСМД, и помог подготовить почву для нового саммита.

Когда Руст приземлился на Красной площади, Горбачев находился в Восточном Берлине. На следующий день он прилетел в Москву очень злой. В аэропорту Внуково-2 его встречала делегация от Политбюро и ЦК. Горбачев торопливо удалился вместе с ними в отдельный приемный зал, а спустя полтора часа вышел оттуда, “все еще разгоряченный и сердитый”. Проворчав: “Заседание Политбюро – завтра в одиннадцать”, он зашагал к машине. На заседании Политбюро военачальники мямлили что-то невразумительное. Они ничего не знали о полете Руста, пока тот не сел на Красную площадь. “Узнали от ГАИ?” – фыркал Горбачев. В службе ПВО заметили что-то на радаре, но не смогли точно определить, что это – самолет или стая птиц. У перехватчиков слишком высокая скорость, чтобы сбить маленький самолет, доложил главный маршал авиации Александр Колдунов. “А почему не использовали вертолеты?” – парировал Горбачев. Войска ПВО не располагают вертолетами, объяснил Колдунов. Маршал Соколов признал себя виновным в “преступной халатности” и немедленно подал в отставку. Другие высшие чины были сняты с должностей. Соколова сменил Дмитрий Язов, более послушный генерал. Получив это повышение, он обошел старших по званию военных[1386].

Вечером 30 мая Горбачев позвонил Черняеву. “Опозорили страну, унизили народ… Но ничего, пусть все у нас и на Западе знают, где власть. Она – в политическом руководстве, в Политбюро. Теперь умолкнут кликуши насчет того, что военные в оппозиции к Горбачеву, что они вот-вот его скинут, что он на них все время только и оглядывается”[1387].

К сентябрю 1987 года Москва уже прекратила глушить вещание “Голоса Америки” и BBC, но продолжала глушить радио “Свобода”. В апреле 1987 года делегацию конгрессменов из США во главе с Джимом Райтом принимали не только Горбачев с Шеварднадзе, но еще и Лигачев. Райт выступил по телевидению с обращением ко всему советскому народу. Эксперты из советского и американского правительств уже регулярно встречались, обсуждая такие региональные очаги напряженности, как Никарагуа, Ангола и Камбоджа, и готовили соглашения, которые планировалось доработать позже. Мэтлок и посол СССР в Вашингтоне Юрий Дубинин начали читать лекции в военных академиях тех стран, где находились с миссией. Горбачев согласился сделать права человека законной темой в американо-советских дискуссиях, Шеварднадзе создал при министерстве иностранных дел комитет по правам человека, и значительно большее число советских граждан получило разрешение эмигрировать в Израиль, Германию и США[1388]. В середине сентября, когда Шеварднадзе прилетел в Вашингтон, обе стороны “в принципе достигли согласия” по поводу договора об РСМД. Рейган и Горбачев должны были встретиться осенью, а “точную дату” встречи предстояло назначить, когда Шульц явится с новым визитом в Москву.

Но в октябре ветер внезапно подул в другую сторону. 21 октября Шульц неожиданно приехал в Москву поездом из Хельсинки (из-за тумана московские аэропорты не принимали самолеты на посадку), и его очень радушно встретили на вокзале. Предварительные переговоры с Шеварднадзе прошли удачно. Поэтому Шульц оказался совершенно не подготовлен к тому, что произошло затем в Екатерининском зале. Горбачев тепло приветствовал его и в положительном ключе заговорил о будущем договоре по РСМД, но потом внезапно обдал Шульца холодом. Он принялся размахивать документом Госдепартамента “Деятельность по обеспечению советского влияния: доклад об активных мерах и пропаганде, 1986–1987 гг.”, опубликованным в октябре в соответствии с законом 1985 года. Это производит “просто шокирующее впечатление”, заявил Горбачев. Здесь бездоказательно утверждается, что “круиз мира” по Миссисипи, который Горбачев одобрил в ходе своего совместного с Рейганом саммита в 1985 году, был просто уловкой (в поездке с американцами участвовал “специальный контингент”) и что “Советский Союз вводит в заблуждение американское общественное мнение”. “Оказывается, все общественные движения в СССР – это агентура КГБ. Да и общественные движения в США, судя по этому документу, используются КГБ”, – язвительно продолжал Горбачев. Что бы он ни делал для улучшения отношений с Западом, США, похоже, по-прежнему способны рисовать СССР исключительно как врага: “перестройка – это лишь способ обмануть Запад, коварно подготовить почву для дальнейшей экспансии СССР… Но тогда что это за общество, которое нуждается в таких извращениях?”

Не удержавшись, Шульц напомнил об Афганистане и сбитом корейском лайнере, чтобы как-то объяснить “скептицизм” США по отношению к СССР.

“А какое страховое пособие США выплатили родным погибшего пилота с рейса KAL 007?” – парировал Горбачев, намекая на то, что летчик был американским шпионом.

“Эту реплику я не удостою ответом”, – отрезал Шульц. Однако, явно решив отвечать выпадом на каждый выпад Горбачева, он обвинил Москву в распространении слухов о том, что якобы СПИД изобрели США.

Горбачев немного остыл, но отказался назначать дату проведения саммита в Вашингтоне. “Я выступлю с докладом перед советским руководством, – сообщил он Шульцу, – а вы, полагаю, перед своим президентом”. Если Горбачев не сможет приехать в Вашингтон для подписания договора о ликвидации РСД, ответил Шульц, можно найти и другой способ подписать его. Горбачев сказал, что напишет об этом самому президенту. На этом встреча окончилась[1389].

Шульц не был так уж удивлен. На каждой из предыдущих встреч Горбачев “всегда устраивал хотя бы одну бурную сцену с упреками и обвинениями”[1390]. И все же Шульц чувствовал, что сейчас произошло нечто необычное, но никак “не мог угадать, что же именно”. Что-то изменилось, сообщил он членам своей делегации, когда они все вернулись в посольство и столпились в помещении, защищенном от прослушивания. До сих пор Горбачев казался ему “крайне уверенным в себе”. Теперь же Шульцу вспомнилась строчка из стихотворения Карла Сэндберга “Чикаго”: “смеясь беспечным смехом борца, не знавшего поражений”[1391]. “Сегодня, – сказал Шульц коллегам, – он уже не был похож на боксера, который ни разу не пропускал ударов. Этому боксеру уже нанесли удар”[1392].