На следующий день в Госдепартаменте, в изящных залах для дипломатических приемов, состоялся торжественный завтрак. “Всем хотелось туда попасть, – вспоминал Шульц. – Толпа собралась просто небывалая”. “Собрались люди со всех уголков Америки, – вспоминал Горбачев, – ‘сливки общества’”. Такое определение, надо полагать, подходило и для Дональда Трампа, и для Росса Перо. За одним столом с Горбачевым сидели председатель совета директоров PepsiCo Дональд Кендалл, филантропка Брук Астор и сенатор Алан Симпсон (от штата Вайоминг). “Горбачев мощен, он чертовски крепкий орешек, и ему по душе такая репутация, – сказал впоследствии Симпсон. – Он не из тех, кто смотрит вдаль отсутствующим взглядом”. Сенатор Джон Уорнер (от штата Виргиния) пришел к мнению, что Горбачев – “вдохновляющий политик. Чтобы понять политика, нужно самому быть политиком”. Шульц произнес совсем краткий тост, но не преминул и туда вставить назидательное напоминание об “информационном веке”: “открытость идеям, информации и контактам – вот ключ к будущему успеху”. Горбачев нашел, что Шульц – гостеприимный хозяин, умеющий “создать теплую, дружескую атмосферу”. Собственную речь, произнесенную в тот день, Горбачев назвал самой удачной за весь визит в Вашингтон. Вероятно, он прав: “Две мировые войны, изнурительная ‘холодная война’ вместе с малыми войнами, унесшими и уносящими до сих пор миллионы жизней, – более чем достаточная плата за авантюризм, амбициозность, пренебрежение к интересам и правам других… Человечество веками вынуждено было мириться с таким действительно худым миром. Больше мы не можем себе этого позволить”.

“Как же далеко мы ушли от той напряженности, которая сохранялась при Брежневе, Андропове и Громыко, – подумал про себя Шульц. – Налицо важные перемены”[1408].

У Горбачева имелась и своя обширная развлекательная программа: он устраивал отдельные встречи в советском посольстве со знаменитыми интеллектуалами, культурными деятелями и политиками, медиа-магнатами, журналистами, конгрессменами и влиятельными представителями бизнеса. А еще он, в свою очередь, пригласил президента с супругой на официальный ужин. Во время всех этих событий он был неизменно оживлен и заинтересован, но, по-видимому, ему особенно понравились встречи с Джорджем Кеннаном, Генри Киссинджером, Джоном Кеннетом Гэлбрейтом, Гором Видалом, Джеймсом Болдуином, Джоном Денвером, Робертом Де Ниро, Артуром Миллером, Полом Ньюманом, Йоко Оно, Грегори Пеком и Мерил Стрип, чьи имена он с гордостью перечисляет в своих мемуарах. Горбачев выступал без бумажки, жестикулировал, будто втыкая пальцы в воздух, и подавался в сторону слушателей, произнося “что-нибудь очень глубокомысленное”. Он говорил, что необходимо понять: “нельзя действовать по-старому, нужно в корне менять отношения между двумя нашими народами”, и возлагал эту миссию на интеллектуалов – “так сказать, дрожжи общества”. Реакция была восторженной. “В его слова было почти невозможно поверить – настолько это было хорошо”, – ликовала Джойс Кэрол Оутс, которая очень обрадовалась, когда узнала, что Раиса Горбачева читала ее роман “Ангел света”. “Он очень талантливый актер, – отметил Пол Ньюман. – Он мог бы сниматься в кино, потому что он очень раскован, но механизма этой раскованности не видно”[1409].

С конгрессменами и сенаторами Горбачев провел полуторачасовую встречу в среду, в 9 часов утра, в нарядном Золотом зале советского посольства. Изначально Горбачев хотел выступить на совместном заседании в самом конгрессе, и спустя много лет он все еще возмущался тем, что ему отказали в такой чести. В своих мемуарах он писал, что американцы просто не желали “дать ‘набрать очки’ визитеру” – “ничем другим не могу объяснить”, почему этот вопрос обсуждался, но все “закончилось ничем”. А может быть, демократы не хотели, чтобы Рейган – президент-республиканец – получил все лавры за успехи во внешней политике?[1410] В таком свете самоуничижительные замечания Горбачева в обращении к публике (“Если вы присмотритесь внимательнее, то увидите, что во мне нет ничего необычного. Я такой же, как все прочие люди. Я – нормальный человек”) таили упрек: именно потому, что он нормальный человек, с ним следовало обойтись, как со всеми другими лидерами, которыми разрешали выступить в конгрессе.

Горбачев красноречиво уверял, что в СССР с правами человека все обстоит прекрасно, но признавал, что на родине у него имеется политическая оппозиция. “Он не брехун, – говорил впоследствии сенатор Симпсон. – Лучше уж сидеть в зале с человеком, который несется на тебя, как массивный грузовик, светя шестью фарами, чем с занудой, который скучно перечисляет пункт за пунктом. Он совсем не оборонялся и ничем не выдавал агрессии”. Один из лидеров партии меньшинства в конгрессе Трент Лотт (от штата Миссисипи) был “поражен его откровенностью”. “Находясь рядом с ним, сразу понимаешь, что он – мировой лидер, – высказывался конгрессмен-демократ из Калифорнии Тони Коэльо. – Он заполняет собой весь зал”. “Ни одной шпаргалки! – дивился лидер меньшинства Роберт Майкл (от штата Иллинойс). – Он ни разу даже не повернулся ни к одному из советников. Он точно знал, что собирается сказать”[1411].

Через несколько часов пришло время общаться с видными издателями, но на сей раз Горбачев, видимо, устав от лихорадочного темпа, казался раздражительным. После продолжительной лекции он предоставил слово гостям, но отказался отвечать на прямые вопросы. “Я приехал сюда не давать интервью, а беседовать. Если вы хотите интервью, то вопросы буду задавать я”. Особенно его задевали вопросы о соблюдении прав человека. Если вспомнить о том, как в самой Америке обстоит дело “с бедняками и бездомными, какое право она имеет нас поучать? Кто дал ей это моральное право?”

Состоявшийся в четверг завтрак с восьмьюдесятью влиятельнейшими бизнесменами прошел куда более удачно. Все-таки Горбачев желал вести дела с ними, а они – с ним. Председатель корпорации Occidental Petroleum Арманд Хаммер, который умасливал советских вождей, начиная еще с Ленина, заметил: “Я еще никогда не видел подобного энтузиазма” ни у кого из советских руководителей. Александр Траубридж, президент Национальной ассоциации промышленников, вынес более трезвое суждение о реакции своих коллег: уходя, они “куда меньше боялись [контактов с СССР], чем когда входили”. Джек Валенти, президент Американской ассоциации кинокомпаний, пришел в полный восторг от “животной энергии” советского лидера. “В Айове вы заняли третье место в праймериз”, – сообщил он Горбачеву. “Но у меня уже есть работа”, – рассмеялся тот[1412].