кто нанес ему такую страшную травму?

Когда мы травмированы, мы ожидаем, что преступник осознает нанесенную нам травму и признает свою ответственность и вину за нее. Мы, пережив унижение, ожидаем, что обидчик смирится перед нами и попросит у нас прощения, и самое главное – хотим поверить, что он действительно изменился, и можно уже не бояться, что он снова станет нам вредить.

Иосиф устраивает своим братьям различные испытания, чтобы убедиться, что они действительно переменились, возникает впечатление, что он наказывает их за те страдания, которые они причинили ему. Даже тогда, когда он примиряется с ними в конце, кажется, что главного здесь не хватает – просьбы о прощении.

Между Иосифом и его братьями возникла глубокая пропасть. И действительно, сразу после смерти Иакова начались взаимные подозрения, и поэтому на долю будущих поколений осталась масса нерешенных проблем, нуждающихся в исправлении.

Будущие поколения – это мы и наши дети, и ваши дети, которых вы вверили нашим заботам, привели в нашу школу, которая считает, что справедливость – не что иное, как прощение. Основа прощения как двухстороннего процесса – это само признание боли, причиненной как нам, так и другому человеку, способность осознать его точку зрения наравне с нашей. Это смирение, позволяющее видеть в другом независимую самоценную личность, а не производное наших собственных желаний и действий. Это взаимное обязательство помогать друг другу, избегать повторения травм, зная, что реальные перемены – всегда двухсторонний процесс.

Дорогие родители, пожалуйста, побуждайте своих детей просить прощения у своих друзей, если они их обидели, и подавайте им личный пример, извиняясь за нанесенные им травмы. Помогайте им увидеть, как умение прощать помогает излечению травм и успокоению боли.

Ваша Ирис Эйлам».

«Иосиф не мог более удерживаться при всех стоявших около него, и закричал: удалите от меня всех. И не оставалось при Иосифе никого, когда он открылся братьям своим». Этот стих сопровождал ее, когда она несколькими часами позже, написав свое еженедельное обращение директора, уговорив ассистентку остаться да конца года, побывав на уроке замещающего учителя и сама заменив другую учительницу на уроке граждановедения, садилась в раскаленную машину. Вместо того чтобы ехать домой, она направилась на запад, туда, где его увидела, не зная, будет ли он там, а если будет, то удастся ли попасть к нему без предварительной записи на этот день, а если даже удастся и она войдет, снимет блузку и продемонстрирует ему в качестве неопровержимого доказательства свои родимые пятна – Солнце, Луну и Землю, – к чему все это может привести?

Упадет ли он ей на грудь и зарыдает, как Иосиф над братом своим Вениамином, возьмет ли ее за руку и вместе они станут оплакивать свою юность, будет ли он холоден и отчужден, продолжит ли тот разговор, как будто не прошла большая часть жизни с тех пор, как он сказал, что должен бежать от нее, потому что хочет жить, потому что должен забыть?

Как бы то ни было, ее, в сущности, волновало только одно: действительно ли он искал ее и с какой целью, просто ли хотел попросить у нее прощения или страдал в разлуке и хотел прожить с ней всю жизнь. Теперь эта жизнь бушевала перед глазами Ирис, ослепляя неистовым блеском закатного солнца, затмевая своим сиянием прежнюю ее жизнь, словно та была не более чем потерянным временем. Это время суток в разгар лета Омер как-то назвал «солнечной бурей», и ее восхитил этот оригинальный образ, но сейчас даже о детях она думала с горечью, как о напрасно растраченном семени.

Микки иногда развлекался, делая выводы о совместимости супругов по их детям.

– Им действительно не следовало сходиться. Посмотри, что у них за дети! – безапелляционно заявлял он, и, конечно же, в этот момент собственные дети представлялись ему безукоризненными, даже Омер, на которого он не переставал жаловаться.

А теперь Ирис готова была усомниться, так ли хороши их дети, даже Омер, которого она всегда защищала. И тут его имя высветилось на дисплее телефона – как раз когда ей чудом удалось запарковаться на стоянке у больницы, протиснувшись между двумя машинами; даже машина, казалось, подчинилась отчаянной силе ее желания и сжалась, чтобы позволить ему осуществиться.

– Что случилось, Омри? – спросила она пустое пространство салона, и оно ответило вопросом на вопрос:

– Где ты, мамуль?

Но она не спешила раскрывать карты.

– А что такое? Что тебе нужно?

Странно, что в подростковом возрасте он словно вернулся к младенческому состоянию, когда от матери ему было нужно лишь удовлетворение базовых потребностей: теперь потребности были тоже самые базовые – чтобы покормили, подвезли, дали денег, в крайнем случае – помогли с учебой. Теперь он не говорил ей, как в детстве: «Давай поиграем, мамочка», что Ирис вполне устраивало, в отличие от подруг, особенно Дафны, вечно причитавшей, что дети так быстро выросли. Так устроен мир, к тому же игры с Омером отнимали много сил – мальчик был необузданным, обидчивым и властным. Теперь с ним стало куда легче – спокойный, чуть отстраненный, он ждал от матери только некоторого количества вполне определенных внятных услуг.

– Да ничего не нужно, мамуля, – совершенно неожиданно ответил он. – Ты когда возвращаешься?

И она услышала шаги приближающейся беды, она научилась их узнавать той ночью, когда пришла весть о гибели ее отца и мать снова и снова била себя по животу, в котором уже находились никому, кроме нее, не ведомые Ярив и Йоав, братья-близнецы Ирис. Долгие годы девочка была убеждена, что именно сильные удары заставляют живот наполняться младенцами и именно та ночь стала ночью их зачатия. Ирис даже запальчиво спорила с подругами, до которых уже дошли слухи о таинственном слиянии спермы и яйцеклетки, и настаивала, что это все ерунда, что на самом деле нужно просто целую ночь как следует колотить себя по животу. Потом она рассказала об этом Эйтану, и он рассмеялся и покрыл ее живот поцелуями. Эйтану она рассказывала абсолютно все, не задумываясь, будто разговаривала с собой – настолько они были близки.

– Что случилось, Омер? – напряженно спросила она. – Скажи немедленно! Что-то случилось с Альмой? С папой?

– Успокойся, ничего не случилось. Просто несколько моих друзей были вчера в баре, где работает Альма.

– Ну, и что случилось? Она их обсчитала? – пошутила она.

– Забудь. Поговорим, когда ты вернешься домой, это не телефонный разговор, – ответил он, но невольно проговорился: – Они сказали, она была странная…

– Странная? Что значит «странная»? Что именно они сказали?

– Кончай, мама, не устраивай мне допрос. Поговорим, когда