— Ой, мамуль, не драматизируй, — весело ответил Рафаэль. — Вместе мы справимся с любыми проблемами. Я обещаю!

* * *

Надя наделала кучу фотографий — сняла люстру, похожую на летающую тарелку с висюльками, бассейн со сверкающей голубой водой, кожаные диваны и шкуры зебр на полу. И рояль, рояль тоже сфотографировала! Пока никто не видел, погладила прохладные клавиши, нажала на одну. Цык-цык — сухой безжизненный звук. Волшебная музыка оживала только под пальцами дяди Глеба.

Отправила фотографии Любаше. Та откликнулась быстро: «Ничего себе! Это дом нашей тёти?», — «Да!», — «Вот что значит вовремя уехать из Юшкино в Москву!». Любаша оседлала любимого конька: оставайся в Москве, сделай что угодно, только не возвращайся в Юшкино… Но как это сделать? Если бы это было так просто, вся страна жила бы в Москве. Даже поступить в институт, о котором упоминал дядя, — не выход. Кто будет содержать её пять лет учёбы? Кто будет помогать маме и сестре? Нет, это невозможно.

Мимо прошла Нина с целым ворохом несвежей одежды в руках:

— Глеб Тимофеевич уже вернулся. Ждёт тебя на улице.

Надя подскочила. Пока болтала с Любашей, совсем забыла о времени. Увидела, что поверх платьев на руке Нины висит белая рубашка.

— Вы в химчистку?

— Да.

— А потом, когда вы заберёте эту одежду, можно я кое-что посмотрю? — Нина подняла брови, и Надя пояснила: — Я швея, мне интересно, как сшита эта рубашка.

— Не знаю, — с сомнением протянула домработница. — Надо у хозяйки спросить разрешения.

Надя кивнула и выбежала из дома. Не будет она ничего ни у кого спрашивать! Просто проберётся в гардеробную дяди, пока его нет дома, и рассмотрит эти замечательные итальянские рубашки ручной работы. Может, даже зарисует фасон и сфотографирует швы. Когда ещё выпадет шанс прикоснуться к совершенству?

Перед крыльцом стояла серебристая машина. Дядя вышел из неё и открыл перед Надей дверь.

Глеб

Она стояла в саду за дверью, как маленькое привидение в длинной ночной рубашке. С распущенными по плечам волосами, с руками, прижатыми к груди. Слушала музыку. В широко открытых глазах блестели слёзы. Сначала он хотел сделать знак, что заметил её, и пригласить в дом, а потом передумал. Если сама не зашла — значит, в ночном саду ей комфортнее.

«Ты хочешь, чтобы я стала твоей?» — спросила она у Рафаэля. Глеба не просто удивили эти слова — они обожгли, словно раскалённое железо. Эта девчонка из деревни — простая и бесхитростная, как три копейки, чьи интересы ограничивались мамой, сестрой и любительским шитьём, — оказалась не мальком, а вполне сформировавшейся юной женщиной. Пусть неопытной и наивной, но уже знавшей, как произвести впечатление на мужчину. Изогнулась перед Рафаэлем, демонстрируя тело, едва прикрытое купальником, шептала нескромные слова. Кровь бросилась Глебу в голову. Ещё утром он хотел оградить девочку от соблазнов, подстерегавших на каждом шагу, а вечером, стоя у бассейна, с пугающей отчётливостью осознал, что её следует оградить от него самого. Защитник превратился в потенциального захватчика. Он — главная угроза её безопасности. Он тот, кто испортит ей жизнь, если не справится с чувствами.

Он тогда рявкнул что-то грубое и скрылся в доме. Рухнул в кресло в прохладном кабинете и раздёргал узел галстука. Перед глазами стояла хрупкая девичья фигурка, и, даже когда он закрывал глаза, она никуда не девалась. Тонкая шейка, трогательные ключицы, гибкая талия. Восемнадцать благословенных лет. Две русые косы, капли воды на гладкой коже, лучащиеся светом и озорным весельем глаза… «Простите, я не хотела», — сказала она. Но поздно, было уже поздно! Его сердце сделало кульбит, ударилось о рёбра и разбилось.

Если когда-нибудь — в старости, во снах или в тюрьме — он будет вспоминать о Наде, то сможет точно назвать момент, когда влюбился в неё. Не тогда, когда она пришивала «пуговку» на рубашке, а тогда, когда флиртовала с его сыном, не замечая надвигавшейся беды. Не осознавая (и слава богу!), насколько она соблазнительна.

За ужином он продолжал размышлять.

Почему именно она? Мало ли в Москве красивых девушек? Он ни разу не изменял жене за все десять лет брака: она была хороша собой и изобретательна в спальне. В конце концов, он её любил — по крайней мере в начале семейной жизни. Это потом Поля превратилась в типичную рублёвскую женушку: невротичную, зависимую от мнения подружек, вечно неудовлетворённую, тщеславную и дьявольски ревнивую. Купила дом — чересчур большой и пафосный для семьи адвоката. Глеб возражал против покупки, но Поля плакала и клялась, что всегда мечтала о таком доме, — с колоннами, каминами и чудовищными хрустальными люстрами. К тому же в нём было достаточно комнат для будущих детей. Для малышей, которые у них родятся. Глеб сдался. Против детей ему нечего было возразить: он всегда их хотел. Потеряв сначала родителей, потом бабушку, а потом и крёстного (пусть даже он не умер, а уехал в монастырь), Глеб остро, до сердечной боли, тосковал по семье — по близости, теплу и ощущению безопасности. Он верил, что способен создать идеальную семью для своих детей.

Иногда по работе он встречал женщин, которые его волновали, но здравый смысл удерживал его в рамках: любой адюльтер требовал свободного времени, денег и изворотливости. И всегда грозил перерасти в катастрофу: всё же имя адвоката Громова было на слуху. Не хотелось попасть в таблоиды как неверный муж, не хотелось громкого скандального развода — это отрицательно повлияло бы на карьеру. Не разрушило бы её, но отсекло приличную часть клиентов. Испортило реноме. Но когда он увидел племянницу, флиртовавшую с сыном, здравый смысл ему отказал — напрочь и бесповоротно. Потому ли, что эта девочка разительно отличалась от всех, кого он встречал ранее, или потому, что напоминала его самого — бедного провинциала, приехавшего покорять Москву в начале нулевых? Или это подкрался кризис среднего возраста, и теперь он будет реагировать на всех смазливых девиц с косичками и деревенским говорком? Пуговка… Она с таким сомнением тыкала вилкой в говядину средней прожарки, словно ей подали сырое мясо, истекавшее кровью.

Глеб ещё верил, что удержится на краю, но уже знал, что не отдаст Надю никому, — тем более Рафаэлю. Мальчишка не заслужил такой подарок, да и не нужна ему неопытная простушка: он всегда интересовался светскими львицами, желательно побогаче и постарше. К двадцати четырём годам у него сформировался вполне определённый вкус. Надя для малыша Рафаэля — минутная прихоть, сломает и выбросит. Нет, она уедет в Юшкино в целости и сохранности — и как можно скорей. Пара-тройка музеев, зоопарк и Красная площадь — и на этом родственный долг можно считать исполненным. Пусть вернётся домой нетронутая и подарит свою любовь хорошему парню — не безответственному маменькиному сынку и не изголодавшемуся по нежности и чистоте столичному адвокату (женатому к тому же на её родной тётке). Они оба не способны сделать её счастливой.

* * *

И всё же он не остановил Полю, когда она начала снимать с него рубашку, — ради болезненного удовольствия наблюдать, как глаза девочки скользят по его обнажённой груди. Жалкое тщеславие мужчины бальзаковского возраста. Павлинье распускание хвоста.