Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Но почему? – наконец спрашивает она меня каким-то дребезжащим голосом. Кажется, сегодня это ее вопрос дня – почему?
– Не верьте всему, о чем говорят люди, – немного устало отвечаю я, в надежде, что она все поймет.
– Я оплачу вашу поездку, – говорит уже вновь спокойная учительница, деловито уткнувшись в стекляшку.
– Вот еще что удумали, – незамедлительно реагирую я на столь щедрое предложение. – Я не нуждаюсь ни в чьей благотворительности. Или вы меня плохо расслышали? Я в состоянии сама заработать себе на прокладки и еду.
– Я в этом нисколько не сомневаюсь, – строго говорит она мне, теперь уже полностью вернув стерву на место. – Эта поездка традиционна, и если ее пропустит наследница столь уважаемого и старинного рода – это будет крайне возмутительно.
– Вы знаете, что не я наследница рода фон Дервизов. И я повторюсь – мне не нужна ничья благотворительность, – я сверлю сидящую напротив меня женщину, как мне самой кажется, своим самым испепеляющим взглядом.
– Да, поймите же, Марта! – хладнокровие ведьмы вновь пропадает и она эмоционально всплёскивает руками. – Будь жив ваш отец, он бы крайне расстроился, узнав, что его родному и единственному ребенку приходится работать за еду, и мыть полы за детьми его друзей, чтобы просто выжить в этом мире. Вы хоть сами слышите, как это звучит дико несправедливо!
– Моему отцу было бы плевать, что со мной и как я выживаю в этом мире, – не хочу, чтобы мой голос дрожал, но не могу ничего с собой поделать. Он просто надламывается и обрывается.
– Это не так, – грустно отвечает Анфиса Павловна, глядя мне в глаза.
Не хочу видеть в них жалость. Ей Богу, это так странно. Меня, в принципе, мало кто в жизни жалел – я не люблю показывать другим свои слабости и уж тем более просить жалости к себе из-за них.
Меня злит, что она каким-то образом заставила меня приоткрыть перед ней свою душу. Я не хотела показывать, как меня на самом деле задевает то, что отец так и не нашел меня. Я прекрасно понимаю, что мы специально скрывались от него всю жизнь. Прекрасно понимаю, что для нашей же безопасности было лучше, что он не смог нас найти. Но все же детская обида сидит глубоко во мне. И неприятный внутренний голосок упорно талдычит: «Он не искал тебя. Не искал. Он просто забыл. У него новая семья. Новый ребенок. Ты никогда ему не нужна была».
Голос звучит все громче, все настойчивее. Не могу с ним больше справляться.
– Я все сделала, как вы мне сказали, мне пора, – выпалив на одном дыхании, я вскакиваю со стула и несусь вон из класса.
Хорошо, что заходя сюда, я не прикрыла за собой дверь. Я вылетаю прямо в желанную темноту дверного проема, одновременно заворачивая влево, и тут же натыкаюсь на что-то твердое и приятно пахнущее. Перед моим лицом форменная мужская рубашка, и мне даже не надо поднимать взгляда, чтобы понять, на кого я наткнулась.
Только рядом с одним человеком все мое существо замирает, а тело напрягается. Долбанные бабочки. Наконец-то я узнала, каково это, когда вы порхаете в моем животе.
Но бабочки быстро разлетаются, как только я понимаю, что он мог все слышать. Я делаю шаг назад и все же заглядываю ему в лицо.
Тут же понимаю, что да, он слышал.
– Что ты слышал? – решаю оценить масштаб катастрофы и прячу трясущиеся от волнения руки, скрестив их на груди.
– Немного, – он говорит тихо, опустив взгляд и разглядывая свои ботинки. Он смотрит на них так пристально и внимательно, что и мне становится интересно, что же там он увидел. Смотрю вниз и вижу, что с ними все в порядке. Ботинки как ботинки. Начищены, блестят. Хороши, одним словом.
Возможно, он оценивает мое молчание по своему, потому что пока я еще пытаюсь что-то разглядеть на его обуви, он тяжело вздыхает и говорит:
– На самом деле, я слышал все, – не поднимаю головы. Все мое тело каменеет и, кажется, я сейчас потеряю сознание. – Я хотел поговорить с Анфисой Павловной на счет дополнительных занятий по ее предмету, но тут как раз зашла ты, опередив меня буквально на пару шагов. Я решил подождать. Дверь была открытой. Я не специально. Так получилось.
Делаю глубокий вдох. Считаю до десяти и обратно. Выдох.
Поднимаю глаза. Смотрю в его.
– И что ты собираешься теперь делать? – мой голос звучит твердо и слегка насмешливо. Это никак не вяжется с моим настоящим состоянием внутри меня.
– В смысле? – он хмурит свои идеальные брови, смотря на меня непонимающе.
– В прямом, – раздраженно отвечаю я, сама удивляясь, зачем мне это знать. Все равно повлиять на то, что он теперь может сделать с этими знаниями, я никак не могу. Да и я вроде как была готова к этому. Или, по крайней мере, так думала, когда ехала сюда учиться и соглашалась на работу. – Будешь просто ходить и всем рассказывать это как анекдот? Может, развесишь плакаты о том, чем я занимаюсь после работы? Или же просто можно повесить на меня табличку: «Осторожно, грязноручка».
– Что за?… – он смотрит на меня изумленно и немного растеряно. Затем качает головой и начинает сбивчиво и быстро говорить: – Нет, нет и нет. Я ничего такого не собираюсь делать. Я просто поражен. Я не знал, что вы с матерью так сильно нуждаетесь в деньгах, что тебе приходится в буквальном смысле работать за еду. Марта, если бы я знал,… если бы моя мама знала,… мы бы обязательно вам помогли. Послушай, ты отказалась принимать помощь от Анфисы Павловны, но деньги своей семьи ты можешь не считать благотворительностью. Я поговорю с мамою – она пока еще официальный мой опекун и распоряжается наследством отца. Она переведет сегодня же деньги на поездку. Там будет здорово, вот увидишь. И на счет столовой тоже не волнуйся. Мы оформим тебе карту и бросим туда денег, до конца учебы хватит на все с лихвой. И работать не надо, я скажу мам…
– Так, стоп! – я вскидываю руку вверх, желая, чтобы он хоть немного помолчал. Я так сильно удивлена его реакцией, что не сразу могу понять, о чем он толкует. Когда же до меня доходит, что он не просто не собирается меня позорить
