Слюна стекает с ее нижней губы и смешивается с кровью на подбородке. Паучиха стирает ее рукой-ножницами, нанеся себе еще одну рану.

Дэвид напрягается внутри своего паутинного кокона, пытаясь дотянуться рукой до мяча. Но все конечности плотно склеены и неподвижны.

Второй мальчик хнычет, и паучиха спешит к нему.

– Кажется, мы нашли тебе замену. Вот и всё. Никаких больше страданий.

Она стягивает перчатку, помогая себе зубами в отсутствие второй рабочей руки. Резина соскальзывает, обнажая пять скорпионовых хвостов вместо пальцев. Они сгибаются и разгибаются.

При этом зрелище Дэвид стонет от отвращения.

Вторая Сестра наклоняется над пленником и отдирает паутину с его груди, обнажая белую кожу.

– Пора присоединиться к остальным.

Смертоносная рука прижимается к груди мальчика, и с кончика указательного пальца льется яд. Он проникает сквозь грудную клетку до самого сердца. Мальчик воет и корчится. Дэвид с криком пытается подползти к нему, но не может двинуться. Через несколько мгновений мальчик съеживается и превращается в серебристую обезьянку – такую же, как остальные рабы паучихи. Наконец он перестает сопротивляться и закрывает глаза (без зрачков и радужек); обезьянье личико расслабляется, из пасти свешивается черный язык. Капли слизи стекают с туловища, которое недавно было человеческим, сбоку вьется длинный тонкий хвост.

Дэвид плотно зажмуривается, чтобы не закричать, как маленький ребенок. «Не трусь, – приказывает он себе. – Ты рыцарь». Но он теряет смелость… забывает, чему его учили. Остаются только кровь, смерть, щелкающие зубы и ядовитые жала. Мелькает короткое воспоминание – мягкая, ласковая мамина рука, которая гладит его по голове. И всё это отрезали безжалостные ножницы.

– Не бойся, мой маленький сновидец. – Вторая Сестра наклоняется над ним, в то время как рабы поднимают своего нового собрата и тащат прочь. – Ты теперь дома. Здесь твои бессмертные братья и сестры. Однажды ты присоединишься к ним, когда перестанешь видеть сны. Но сначала накормишь мои беспокойные голодные души…

– Не-е-ет! – кричу я.

Я плачу не только по Дэвиду, но и по пропавшему мальчику, чье имя мы никогда не узнаем. По мальчику, который никогда не вернется к родным. Он пропал навсегда, даже для самого себя.

И еще громче я кричу, когда паутина покрывает лицо Дэвида, и он сам уже не может кричать, ни за себя, ни за кого-то другого.

– Не-е-ет!

– Элисон!

Томас трясет меня за плечо, и картинка вокруг размывается. Я покидаю воспоминания мужа и падаю на кушетку, успокоенная приятными сумерками, которые нас окружают.

Я утыкаюсь лицом в плечо Томаса, стосковавшись по его запаху и теплу. Я напоминаю себе, что он здесь и больше никогда не будет страдать.

– Прости…

– Нет, любимая. Ты спасла меня. Тебе не за что извиняться.

Он обнимает меня и притягивает ближе, дожидаясь, когда бешеное биение сердца в моих ушах затихнет, когда я смогу дышать, не задыхаясь.

– Первая Сестра солгала мне, – говорю я, пытаясь осмыслить увиденное. – Она сказала, что пикси используют тела умерших детей, чтобы кормить ими цветы-зомби. Но всё не так…

– Да. Пикси сами некогда были детьми. – Томас тяжело вздыхает, так что моя голова приподнимается у него на груди. – И они никогда не вернут себе прежний облик.

Мое лицо горит от ярости.

– Больше я не могу смотреть. Пожалуйста, скажи, когда закончится.

Томас крепко прижимает меня к себе.

– Всё хорошо. Есть и плюсы. Эта паутина имела эффект снотворного. Я находился в трансе. Я ничего не помню о времени, проведенном в логове Второй Сестры, просто потому что помнить было нечего. Я только и делал, что видел сны. Но я помню, как пошевелился, когда ты разрезала паутину и я упал на землю. Помню, как ты заворачивала меня в одеяло.

– Да, – шепотом отвечаю я в темноте. – Мне его дала Первая Сестра. Больше она ничем не могла помочь. Она страшно боялась гнева своей сестры. Я использовала это одеяло как носилки – чтобы вытащить тебя оттуда.

– Это я тоже помню. Проблесками я видел тебя – ты оглядывалась, чтобы убедиться, что я не свалился. Твои глаза были цвета свободы. Цвета будущего. В них было столько сочувствия и решимости. И силы.

Мы с Томасом еще крепче прижимаемся друг к другу.

– Я помню, как Морфей вскинул меня на плечо и пронес через портал. Ты и твои крылья то и дело мелькали передо мной. Ты казалась необыкновенной… неземной. Проснуться в твоей постели было всё равно что выйти из десятилетней комы и увидеть ангела. Я узнал твое лицо – наверное, благодаря тем проблескам сознания. Почему-то, когда Королева Слоновой Кости стерла мои воспоминания, эти моменты остались. Наверно, потому что они были не вполне воспоминаниями. Скорее… пробуждениями. И поскольку все остальные воспоминания пропали, я только тебя и помнил. Впоследствии я внушил себе, что крылья мне приснились. Но это было неважно. Потому что, глядя на тебя, с крыльями или без, я чувствовал себя заново родившимся.

Я прижимаюсь к его груди, чтобы услышать, как бьется сердце. Закрыв глаза, я воскрешаю в памяти ту минуту, когда мы впервые официально познакомились – как будто я вижу это на экране.

Я сидела возле кровати и бодрствовала – а перед тем перебила все зеркала в доме, чтобы Морфей не смог пробраться в мою комнату. Я понимала, что подвела его. И что он будет в ярости. Но мне было все равно. Я думала только о том, что надо помочь спасенному юноше. Зная, что он ничего не будет помнить о себе, когда проснется, я придумала ему имя, пока он спал. Он напомнил мне картину, которую я когда-то видела в одной приемной семье. Они были религиозные люди, и над камином у них висел портрет апостола Фомы. Волосы у него были каштановые, лицо молодое, но мудрое, задумчивые темные глаза полны сострадания. Он покровительствовал людям, одолеваемым сомнениями, а я всегда сомневалась, что способна ужиться в мире смертных. Вот я и выбрала его своим личным святым.

Но, глядя на спавшего в моей комнате юношу-сновидца, которого я спасла и которому дала вторую жизнь, я поняла, что больше никогда не буду сомневаться в своем месте в мире.

Взволнованная и полная опасений, я видела, как на следующее утро открылись карие глаза. На стенах комнаты танцевал персиковый рассвет, за окном качались ветви. Я боялась, что мой гость испугается – быть может, впадет в панику или убежит. Но когда наши взгляды встретились, я впервые за много лет почувствовала себя в безопасности. Он потянулся ко мне, как будто мы были знакомы целую вечность. Он столько времени провел в полной изоляции – и я немедленно откликнулась. Я молча взяла его за руку, забралась под одеяло и устроилась рядом с ним. Без единого слова юноша провел кончиком пальца по моему лицу; моей кожи нежно коснулось его сладкое дыхание – остаточный эффект зелья забвения, которое дала ему Королева Слоновой Кости. Для меня это был запах надежды и новой жизни. Его палец остановился, обвел подбородок, а потом найденыш прижался к моим губам – ласково, но весьма уверенно для девятнадцатилетнего парня, который никогда не целовался. Это был мой первый взаимный поцелуй, единственный, который проник в самое сердце и воспламенил меня. Я напоминала себе факел, твердо стоящий на ветру.