Она еще выше приподняла юбку, отчего стали видны голые коленки. Она сидела с высоко поднятыми раздвинутыми ногами, как обычно, когда носила джинсы.

До этого Хэм сто раз видел обнаженные ноги Люси. Они часто ходили вместе купаться на реку. В детстве они с Люси нередко раздевались до трусиков друг у друга на глазах и купались в карьере, наверху, в горах. Отцы их стояли тут же и весело смеялись. Но сейчас Хэм чувствовал – что-то изменилось. Изменилась она, Люси. Эти выпуклости на груди… Она как-то пожаловалась ему, что они ее пугают. И ноги стали мягкими, округлыми. Тогда, в карьере, он ни разу не задумался о том, что скрывается у нее под трусиками. Сейчас он понял, что и он сам тоже изменился. Он смотрел на нее не отрываясь, чувствуя, как растет внутри горячее блаженное ощущение. Оно стало появляться ночами, на грани сна и бодрствования. Непривычное, неизведанное ощущение, ощущение, которое он ни за что не смог бы описать при дневном свете. И вот теперь оно неожиданно настигло его днем, полностью подчинив себе все его существо. Хэм сидел потрясенный, зачарованный и немного напуганный новым и необъяснимым поведением собственной плоти.

В их взаимоотношениях – почти двенадцатилетней дружбе между мальчиком и девочкой – наступила непоправимая перемена. Хэм сразу это почувствовал и понял, что Люси – тоже. Лицо ее вспыхнуло ярким румянцем, на гладком лбу выступили капельки пота. Тем не менее, она не двинулась с места. Большая яркая желто-зеленая бабочка уселась на ее обнаженную ногу и поползла вверх. Люси не обратила на нее внимания. Они сидели в тяжелом, напряженном молчании, не произнося ни слова, не пытаясь разрушить это напряжение.

Хэм обхватил колени руками, боясь пошевелиться, чтобы не обнаружить перед ней потрясающее доказательство просыпающегося в нем мужского желания. Он был не в силах выносить ее пристальный взгляд. Ее карие глаза смотрели серьезно и в то же время вызывающе. Внезапно Хэм ощутил ненависть к подруге детства и еще больше – к самому себе. «Она хочет, чтобы я смотрел на ее трусики, на ее голые ноги, – словно шептал какой-то голос у него внутри. – И она знает, что мне тоже этого хочется, потому что от этого так приятно там, внизу».

Он рывком вскочил на ноги, и быстро отошел, не глядя на девочку.

– Иди играй в свои куклы, Люси. А я пошел кататься на лошади.

– Хэм Найт! – Голос ее звучал так пронзительно, что Хэм поморщился. – Ты прекрасно знаешь, что я никогда не играла в куклы. Сейчас же возьми свои слова обратно!

– Тогда иди прыгни в реку. – Хэм подтянул штаны, чтобы хоть немного унять напряжение в паху. – Ты же ни во что не можешь играть. Разоделась, как маменькина дочка.

– Сейчас я тебе покажу, кто маменькина дочка! – Прежде чем он успел опомниться, она вскочила ему на спину. – Я могу тебя побороть даже в платье, Хэм Найт!

Хэм покачнулся под тяжестью ее тела. Она цепко обвила его руками и ногами.

– Эй, Люси! Прекрати, слышишь? – Он рванулся вперед с такой силой, что упал на четвереньки. – Люси Кэмпбелл, я тебя убью! Слезай сейчас же!

Она лишь рассмеялась и заскользила по его спине, словно он был игрушечный.

– Сдавайся, Хэм! Сдавайся! Скажи «хватит» – или я защекочу тебя до смерти.

Она знала его слабость. Почувствовав ее пальцы между ребрами, Хэм без сил плашмя упал на землю.

– Прекрати, Люси!

Он беспомощно извивался под ее пальцами. Неожиданно – он сам не заметил как – ее руки оказались в карманах его брюк, сжимая нежную кожу вокруг бедер. Теперь они оба смеялись – пронзительным, истерическим смехом, разносившимся далеко по саду. От этих звуков птицы в испуге разлетелись с деревьев.

– Сдаюсь! – выдохнул Хэм.

Однако ее пальцы не остановились, а спустились ниже, к паху. Хэм в панике сделал последнее отчаянное усилие вырваться.

– Люси! – простонал он, ритмично двигаясь под ее ладонями.

Судороги сотрясли все его тело. Потом он обмяк, мокрый, слабый и беспомощный. Люси взяла его руку в свои, настойчиво повлекла к шелковым воскресным трусикам, крепко зажала между мягкими бедрами.

– А теперь ты поиграй со мной, Хэм.

– Нет!

Он рванулся от нее с ужасом и отвращением, словно наткнувшись в полной темноте на незнакомый предмет.

– Ну пожалуйста, Хэм! – Она вся дрожала, часто и неровно дыша.

Хэм с усилием поднялся на ноги и побежал через лужайку, все быстрее и быстрее, ни разу не оглянувшись назад.

С того воскресенья прошло четыре года, и за все это время он ни разу не появился в доме Кэмпбеллов.

Пальцы Хэма с привычной ритмичностью сжимали и разжимали твердые соски коровы. Струйки жирного желтоватого молока с металлическим звуком ударяли по дну ведра.

На следующий вечер после дойки Хэм побрился, надел новый темно-синий костюм, купленный к похоронам матери, и направился к дому Кэмпбеллов. Дом их находился на расстоянии полутора миль и считался вторым по величине в Найтсвилле, как и подобает главному мастеру отца. Уолт Кэмпбелл владел еще лошадью, которую держал в небольшом амбаре, двумя коровами и огромной жирной свиноматкой, в которой нередко, к собственному стыду, находил сходство со своей любимой женой Сью.

Сейчас Сью суетилась вокруг Хэма, предлагая ему разнообразную еду и напитки еще до того, как все сели за стол. Хэм из вежливости выпил стакан вишневой настойки и съел маленькую сосиску, из которой торчала зубочистка.

– Это последний крик моды, – с гордостью объявила Сыо. – Их называют hors doeuvre.[4]

Сьюзан Кэмпбелл считала себя представительницей высшего света и законодательницей мод в Найтсвилле. Она ни с кем не делила свои обязанности и выполняла их с завидным усердием. Беспрестанно рассылала измотанным домашней работой женам горнорабочих и фермеров приглашения на чаепития и вечеринки бинго.[5]Некоторые принимали приглашения только из любопытства, а большинство даже не знали, что означают буквы RSVP,[6]аккуратно напечатанные в левом нижнем углу на листке фирменной бумаги с фиалками по краям.

В доме Кэмпбеллов каталог «Сире Роубак» ценился едва ли не наравне с Библией. Для Сью он был все равно что волшебная лампа Аладдина, с помощью которой можно творить чудеса. Последним чудом стала виктрола.

– Наша Люси прямо с ума сходит по этой машине. Включает ее, как только приходит из школы, и до самого сна. У нас в доме теперь все время музыка.

– Они это называют музыкой, – проворчал Уолт, набивая трубку.

– Ну, папа! Это играют на каждом углу в Нью-Йорке. Джаз!