выбрался из модели "А" столь же бесцеремонно, как и забирался внутрь. Себе он нашёл вполне удачное местечко.

На трибуне, в ожидании появления Джо Стила, стоял Чарльз Эванс Хьюз. Верховный судья выглядел даже ещё более старомодным, чем Гувер. Отчасти это было вызвано развевающейся судейской мантией. А отчасти аккуратной ухоженной, но по-прежнему пышной седой бородой. Большинство мужчин, носивших бороды до Великой войны, были уже мертвы, и эта мода умерла вместе с ними. Хьюз со своими бакенбардами пока держался.

Майк потёр собственный гладко выбритый подбородок. На челюсти он нащупал порез. Даже если не резаться, ежедневное бритьё являлось той ещё занозой. Майк задумался, почему бороды вышли из моды.

Возвращаясь к делам, он гадал, о чём думал Чарльз Эванс Хьюз, стоя на трибуне. Верховный судья сам по себе был немалой фигурой. Однако Хьюз сам едва - едва! - не дал президентскую присягу, вместо того, чтобы принимать её у кого-то другого. В ночь выборов 1916, он отправился спать, будучи уверен, что побил Вудро Вильсона. Лишь когда на следующий день из Калифорнии пришли разочаровывающие результаты, он узнал, что проиграл.

С кепкой подмышкой, Джо Стил ловко вбежал на трибуну к Верховному судье.

- Вы готовы принести присягу, господин президент? - спросил Хьюз.

- Да, сэр, готов. - В баритоне Стила не было слышно ни одного местечкового говора, распространенного в Калифорнии, такое отсутствие говора тоже само по себе являлось говором. За этой ровной, общеамериканской речью слышался отголосок, даже не отголосок, а призрак чего-то грубого утробного, что не имело ничего общего с английским.

- Тогда, хорошо. Начнём. Повторяйте за мной: Я... назовите своё полное официальное имя.

- Я, Джозеф Виссарион Стил...

- ...торжественно клянусь в том, что буду добросовестно исполнять должность президента Соединённых Штатов Америки и сделаю всё, что в моих силах, дабы сохранять, защищать, и оборонять Конституцию Соединённых Штатов...

Хьюз разбил клятву на несколько отрывков по несколько слов каждый. Джо Стил повторял её фразу за фразой. Когда оба закончили, Хьюз протянул руку.

- Примите мои поздравления, президент Стил!

- Благодарю, господин Верховный судья.

Стил несколько лишних секунд удерживал руку Хьюза в рукопожатии, дабы фотографы могли увековечить сей момент. Со всех сторон их окатило овациями со зрительских трибун. Там же сидел Герберт Гувер, который вежливо хлопал своему победителю, хотя не желал ничего иного, кроме как самому ещё раз принести эту присягу. Демократия - странная и, порой, причудливая штука.

Верховный судья Хьюз спустился с трибуны и занял своё место подле уже бывшего президента. Джо Стил надел кепку обратно на голову, водрузил на нос очки для чтения и какое-то время возился с микрофоном, устанавливая его так, ему было надо. В левой руке он держал карточки с заметками и постоянно косился на них. Но, в основном, он наизусть знал, что хотел сказать.

- Наша страна в беде, - без обиняков начал он. - Вам это известно. Нам всем это известно. Если бы в Соединённых Штатах всё было прекрасно, вы меня не выбрали бы. Когда всё прекрасно, вы не выбираете людей, вроде меня. Вы избираете важных людей, велеречивых людей, людей, вроде президента Гувера и губернатора Рузвельта, да упокоит Господь его душу.

Майк бросил взгляд на Герберта Гувера. Тот хмурился, но он весь день ходил хмурый. Не то, чтобы Джо Стил был неправ. Дело, скорее, в том, он вслух говорил то, о чём человек с более утончёнными манерами умолчал бы.

- Я вырос на ферме неподалёку от Фресно, - продолжал новый президент. - Вот этими руками я работал в полях. Мои родители прибыли в Америку, потому что желали лучшей жизни для самих себя и своих детей, чем в тех местах, где они жили. То же самое могут сказать миллионы людей, что слушают меня в данный момент.

Он взял паузу. С мест, где располагались обычные люди, раздались аплодисменты, и Майк заметил, что их поддержало немалое число репортёров и фотографов. Аплодисменты слышались также и с трибун, занимаемых правительственными чиновниками, однако звучали они тише и неохотнее.

Джо Стил кивнул сам себе, словно произошедшее ничуточку его не удивляло.

- И я зажил лучше, - сказал он. - Я сумел выучиться на юриста и открыть собственную практику. Я говорил то, что считал необходимым о положении дел в моём родном городе. Некоторые считали, что о том, что говорил я, говорить было необходимо. Они уговорили меня пойти работать в городской совет, а потом и в Конгресс, и Фресно отправил меня - меня, сына иммигрантов! - в Вашингтон.

Снова аплодисменты. Некоторые представители и сенаторы были выходцами из народа, однако там, как и везде, старые связи и старые деньги никогда не были лишними.

- Сейчас я смотрю на нашу страну, и понимаю, что всё не так, как во времена моей юности - сказал Стил. - Мы в беде. Живём мы не лучше, чем раньше. Дела наши плохи, и с каждым днём, с каждым месяцем, с каждым годом, они становятся всё хуже. Когда я это увидел, когда я осознал увиденное, именно в этот момент я решил выдвигаться на должность президента. В моём представлении, иначе поступить я не мог. Кто-то должен поправить дела в Соединённых Штатах. Люди, что находились у власти, этим не занимались. Я решил, что именно я и стану тем, кто этим займётся.

Он не был величайшим оратором. Он бы не смог завести Майка и заставить делать всё, что он прикажет. Пару месяцев назад Гитлер дорвался до власти в Германии, по сути, за счёт своей болтовни. Однако уверенности в себе у Джо Стила было не меньше, чем у немецкого диктатора.

И, подобно Гитлеру, он брал бразды правления над страной, которую только что отправили в нокаут. Из-за этого люди на какое-то время выдадут ему кредит доверия.

- При моей администрации у нас будут рабочие места, - сказал Джо Стил. - Труд - это почёт, это слава, доблесть и героизм. Без труда всё остальное падёт. Народ Америки, говорю вам - у нас будут рабочие места!

Очевидно, не у всех, кто сейчас сидел на трибунах, не было работы. Не менее очевидно, что у многих сегодня был выходной. И вновь с мест, где сидели правительственные чиновники, радостные крики раздавались тише и не с таким воодушевлением, чем там, где сидел простой народ.

- Я могу быть груб. Я могу быть жесток. Но я груб и жесток