И мы с Митей в числе «стариков» выполняли самые трудные работы: отдавали и крепили паруса, стоя на портах[6], привязанных к реям[7], брали рифы[8]… Работали мы на огромной высоте, и было лишь несколько смельчаков, которые поднимались до конца мачты. И Митя был единственным марсовым, кто добирался до клотика[9]и становился там на колени. — Алексей вздохнул и, улыбнувшись, покачал головой. — Однажды все марсовые лежали на реях, убирали паруса, а на ноке марсореи, то есть на самом ее конце, оказался Андрюша Глазенап. Рею спустить-то спустили, но она, вероятно, не дошла до конца и осела вниз почти на четверть. Все, конечно, испугались, а Андрюшка, у которого было самое опасное место, вдруг побледнел, не удержался и заскользил вниз. Митя успел схватить его за шиворот и держал почти на весу, пока не подоспела помощь и мы не спустили бедолагу на марс. — Барон перевел дух и смущенно посмотрел на Машу. — Наверное, вам не все понятно из моего рассказа?

— Ну что вы, — улыбнулась Маша, — я прочитала много романов о морских приключениях, так что достаточно прилично разбираюсь в ваших реях, марсах, марселях[10]и даже знаю, что бом-брамсели расположены выше, чем просто брамсели[11].

— Поразительно, — удивленно сказал Алексей, — вот уж не думал, что нанду и вашем лице не только хорошую слушательницу, но и знатока морского дела.

— Знатока — это слишком громко сказано, — улыбнулась Маша. — Хотя некоторые познания в этой области у меня имеются, в основном я их почерпнула из книг.

— И что бы вы хотели еще узнать о нашей учебе в Морском корпусе? — спросил барон. — Надеюсь, то, что я сейчас рассказал, было интересно и достаточно забавно?

— Спасибо, Алеша. — Маша неожиданно для себя назвала жениха так, как его обычно называл Митя. — Возможно, ваш сын тоже будет моряком…

— Наш сын, Машенька, — тихо поправил ее Алексей.

— Да, наш сын, — Маша смущенно улыбнулась и слегка покраснела, — и если он решит стать моряком, ему, несомненно, будет легче привыкать к жизни и учебе в Морском корпусе, потому что вы научите его не бояться трудностей, и в первую очередь высоты…

— Да, — улыбнулся барон, — наш сын обязательно станет моряком и не будет в числе тех слабонервных, которые не хотят добровольно идти на мачты, и их поднимают туда на веревках. Особенно эти трусы пугаются нутенс-вапт[12], которые от мачты идут к марсу первой площадки, так что надо лезть спиной вниз и держать тело на весу. А мы с Митей порой устраивали целые представления, соревнуясь, кто быстрее преодолеет эти злосчастные нутенс-ванты.

— Алеша, — Маша погрозила ему пальцем и рассмеялась, — я начинаю бояться, не являетесь ли вы неисправимым хвастунишкой, и так ли уж правилен мой выбор?

— Машенька, — протянул укоризненно барон, — я не сказал ни одного слова не правды. Что было, то было! Во многом благодаря Мите я стал неплохим моряком, и тем более обидно, что наша дружба дала трещину по непонятной для меня причине…

— Маша, очнись! — ворвался в ее сознание голос княгини. — Чай давно уже остыл, а ты уставилась в одну точку и точно заледенела. Что-то неприятное вспомнила?

— Да нет, — Маша пожала плечами, — хорошее. Алексей Федорович незадолго до отъезда рассказывал мне, как они с Дмитрием Владимировичем проказничали в Морском корпусе…

— Дмитрий Владимирович? — удивилась Зинаида Львовна. — С каких это пор ты стала называть Митю по имени-отчеству?

Маша постаралась перевести разговор:

— Что, почта сегодня была?

— Привезли, но совсем недавно. Видно, из-за дождя задержались. Ты от Алеши письмо ждешь?

— Пет, я недавно от него получила сразу два письма. — Маша слегка покраснела. — Пишет, что ждет по дождется, когда мы приедем в Петербург.

— А вот от Мити опять ничего нет, — вздохнула Зинаида Львовна, — кроме того письма, в котором он сообщил, что Недзельские дали свое согласие на его брак с Алиной и вскоре, сразу же после нашего приезда, они обвенчаются. — Княгиня перекрестилась. — Только бы ничего не случилось. Да, а Алексей ничего такого про Митю не пишет?

— Нет, — покачала головой Маша, — да разве я не сказала бы вам, если бы он написал о нем.

— Конечно, конечно, — торопливо согласилась Зинаида Львовна. — Он может ничего о нем не знать, они ведь теперь в разных экипажах служат. — Она взглянула на часы и озадаченно произнесла:

— Почему-то Владимир Илларионович к чаю задерживается. Уж не произошло ли что?

И тут же, словно в ответ на ее вопрос, распахнулись двери столовой, и на пороге появился князь Гагаринов с какими-то бумагами, которые он прижимал к груди. Княгиня взглянула на него и ахнула от удивления. Белый как мел, Владимир Илларионович, будто немощный старец, едва передвигающий ноги, подошел к столу и медленно опустился в кресло, положив дрожащую руку поверх бумаг. Маша разглядела, что это письмо, написанное крупными корявыми буквами.

— Что такое? — спросила испуганно Зинаида Львовна и прижала руку к сердцу. — Что это за письмо?

— Матушка, — князь посмотрел на жену и вдруг заплакал, — с Митей несчастье. Антон, его камердинер, написал мне, что наш сын заключен в Петропавловскую крепость за попытку убийства племянника императора великого князя Василия…

— Господи! О чем ты говоришь? Наш Митя? Не может быть! — закричала княгиня и перекрестилась на образа. — Разве он способен на такое?

— Матушка, успокойся. — Князь всхлипнул и прижал голову жены к своей груди. — Он ранил князя Василия в плечо из пистолета и, кроме того, жестоко избил его, сломал, кажется, челюсть…

Зинаида Львовна, не дослушав, коротко вскрикнула, оттолкнула руки мужа и потеряла сознание.

До Петербурга они добирались больше двух недель. Осенняя распутица, разбитые дороги, обеды на скорую руку, а то и всухомятку, с жидким чаем, который на почтовых станциях им подавали прямо в карету, — все это было ничто по сравнению с их отчаянием и горем.

Поначалу Маша пыталась разговорами отвлечь Зинаиду Львовну и Владимира Илларионовича от тягостных дум. Но, вольно или невольно, они вспоминали какое-нибудь событие, связанное с Митей, и тихая беседа заканчивалась слезами.